Вот оно куда клонилось-то все! Оле стало так неловко, – что она готова была бежать из-за стола. Девушка даже боялась посмотреть на Тамару Георгиевну. Но судя по тому, что сии неприятные сентенции остались без должного ответа, можно было предположить, что подобное происходило часто и к этому в семье привыкли.
– Но Вениамин Александрович чудесный писатель! – робко вступилась за кумира Миронова.
– Вздор! – фыркнула Агриппина Марковна.
– Но, бабушка! – встряла в беседу Вера. – Я же приносила вам последний папин роман, вам понравилось, вы сами говорили, что даже плакали в конце.
– Чудесный писатель вовсе не означает чудесный муж или отец! – резко изрекла Агриппина Марковна.
Повисла неприятная тишина. Тамара Георгиевна без улыбки смотрела на мать.
– Талант имеет право на снисходительное отношение со стороны тех, кто его любит, – тихо произнесла она мелодичным голосом.
Оля чуть не бросилась к ней на шею от восторженных чувств, которые вспыхнули в ее душе от этих слов.
– Слишком много снисходительности, слишком много! – бубнила старая ведьма, но ее злобное бормотанье не пугало Олю.
Она увидела воочию, как велика сила подлинной любви!
А на следующий день перед Олей открылся великий и таинственный мир синематографа.
Покуда тряслись в коляске по ухабистой дороге к месту съемок, Оля, по своему обыкновению, нарисовала мысленно чудесную картину. И, как это случалось с ней не раз, действительность оказалась совершенной иной. Во-первых, что поразило ее с первого взгляда – это множество каких-то крикливых, мельтешащих людей. Кто-то куда-то бежал, что-то жужжало, что-то перетаскивали. Словом, никакой романтики, таинственности и поэзии.
– А, Горская, слава тебе, Господи! Я уж думал посылать за вами! Опять припозднились, голубушка! – сердито вскричал всклокоченный мужчина непонятного возраста и звания.
– Отчего же поздно? Леонтий Михайлович, вы ко мне несправедливы, еще и полудня нет! – пропела Тамара Георгиевна, плавно спускаясь с подножки коляски и опираясь на услужливо подставленную руку одного из ассистентов.
– Полудня нет, а спешка уже есть! – продолжал кипеть режиссер. – А это кто еще с вами? Я же просил, минимум посторонних людей на площадке, минимум! А то скоро сюда за вами весь Петербург приедет.
– Ольга Николаевна Миронова, мой друг и помощница, – последовал краткий ответ.
Огарков еще что-то хотел сказать, но Тамара Георгиевна, махнув царственной ручкой, двинулась гримироваться. Дети, к удивлению Мироновой, попритихли. Видно было, что их тут знают и относятся к ним вполне дружелюбно. Оля принялась осматриваться вокруг и с удивлением поняла, что нагромождение невзрачных пыльных предметов, разбросанных тут и там, – это декорации. Потом в течение дня на ее глазах они превращались то в роскошные апартаменты героя-любовника, то в заброшенный замок, то в лесную избушку. Оля только диву давалась, вспоминая, как все выглядят на экране. Наконец появилась Тамара Георгиевна. Она была укутана в темный плащ с капюшоном, из-под которого выбивались спутанные волосы. Бледное лицо с лихорадочным румянцем неприятно поразило Олю. Но Горская не видела никого, она была в роли, в своих переживаниях. По сценарию, ее героиня бежит, спасается от погони, навстречу неизбежной гибели. Оля накануне поздно вечером украдкой заглянула в сценарий, который Горская читала целый день, украшая поля многочисленными пометками. По-видимому, в гримерной она высказала свои суждения, потому как следом шел сценарист в безукоризненном чесучовом костюме, соломенной шляпе и с неприязненным выражением лица.