Вообще операция дала сногсшибательный эффект — свист и клокотание исчезли. В первый момент я испугалась, что он умер, но сияющие поверх хирургической маски глаза сестры успокаивали. И хотя поначалу пациент дышал только ртом, это было уже совсем другое дело. Рискованно было объединять ушивание стомы и перемещение носа в одну неделю, зато он сможет снова по-человечески есть, а не заливать бульоны и воду через зонд, так что мы вновь будем трапезничать вместе. Потом.
Глаз заплыл багровым кровоподтеком, все выглядит намного хуже, чем накануне, так что я не была уже уверена в правильности этого шага, зато Люська — бодрее январского утра.
— Дыхание хорошее, динамика замечательная, и Вы, Михаил Борисович, еще нас всех погоняете. — Ой, до чего же ты права.
* * *
На третий день после операции заявился граф, бледный, губы плотно сжаты, во взоре решительность и смущение.
— Ксения, нам нужно серьезно поговорить, — бросил он и ринулся вверх по лестнице прямо в Люськину спальню. Эту ночь она провела рядом с пациентом, обманом подсунув мне снотворное, и теперь отсыпалась, так что встретила гостя плохо. Походя извинившись, родственник провел полную инспекцию второго этажа, осмотрел кабинет и мою спальню. Ванную, и ту вниманием не обошел.
— Где? — тяжелым взглядом буравит меня на лестнице, потому что сейчас я наслаждаюсь каждой секундой ситуации. Беспокойно тебе, верно?
— Кто?
— Тюхтяев твой, кто еще?
— На Большеохтинском кладбище же, Тихвинская дорога, первый ряд. — я тоже умею держать лицо.
— Не юродствуй. — он тяжело опустился в кресло. — Я имел беседу с доктором Сутягиным.
Молчу.
— Ты должна понять. — ох уж этот высокомерно-снисходительный тон.
Ни хрена я тебе не должна. Интересно, если вслух сказать — услышит? Или и по взгляду прочитает — мозгами же его Господь не обделил.
— Ты же видела его. — и в глаза строго смотрит.
— Разве? — поднимаю бровь.
— А кто окно разбил, полдома переворошил и платок свой потерял? — он протягивает мне кусочек батиста со знакомой монограммой. Это я зря, конечно, улики за собой стоит прибирать. — Думаешь, у него там проходной двор для рассеянных барышень?
Беру платок и убираю в карман. Но выражение лица не меняю, потому что как-то резко вспоминаю все свои эмоции от первого визита в ту сторожку.
— Да я понимаю, что сердишься. — тихо произнёс он. — Думаешь, легко было тебе в глаза смотреть? Видеть, как ты убиваешься.
— Но Вы же смотрели и видели. — и это только первый упрек. — Год смотрели.
— Ксения, я слово дал. Ты, женщина, хоть понимаешь, что это — слово чести? — а ведь он так устал, морщинок новых полно, тени под глазами.