Он принес книгу домой с огромными предосторожностями. Нет нужды пугать тетю таким чтением. И так, бедняга, всю жизнь в страхе провела, думая, притянут ее вслед за двоюродным братом или нет. Даня читал тайно, ночами, когда позволялось жечь свет на кухне, потому что все считали, что он готовится к экзаменам. А когда прочел, поселилась в нем поразительная уверенность, что все события ему так хорошо знакомы, потому что он в них участвовал. Шел по выжженной земле вслед за учителем, оплакивал тело Его на Голгофе и божественную радость Воскресения тоже пережил.
Данила потерял интерес к схемам полупроводников и политэкономии, которой их пичкали в Политехническом. Он пристрастился к библиотекам, к букинистическим магазинам, где много интересного могло заваляться на полках. Его больше интересовала теперь историческая пыль, нежели перспективы современной электротехники.
Книги были живыми. Он научился читать их между строк.
И когда в читальном зале университета наткнулся на странного человека, он уже был готов…
Любой другой молодой человек, взять хотя бы его курс или вспомнить бывших одноклассников, принял бы такого человека за обычного городского сумасшедшего. Говорил он обрывочно и непривычно. Паузы затягивал. А уж глаза у него горели совершенно неистовым огнем. Петраков — так его звали.
Просто — Петраков, без имени и отчества.
Именно он рассказал в первый раз Даниле про Шамбалу, про живых богов, там обитающих, про японских монахов, доводящих себя до экстаза затем только, чтобы в момент самого высокого подъёма духа нарисовать иероглиф на белом листе…
— Сначала было слово, — твердил Петраков. — А значит, первичны идея, мысль… У Бога тысяча имен. Но никто не знает самого сокровенного. А если подняться туда, где дух свободен и полностью оторван от грешной земли, и спросить там, будучи у самого его подножия, это имя, а вернувшись, написать его, то…
У Данилы захватывало дух. Он выучился специальному дыханию. Он закрывал глаза и часами мог сидеть неподвижно, в ожидании прозрения. Мог бы сидеть, но не сидел. Тетушка, однажды застав его за таким странным занятием, переполошилась не на шутку. Пришлось бросить все силы на то, чтобы подобрать хвосты в институте, успокоить ее, товарищей, преподавателей. Данила чувствовал себя разведчиком, заброшенным в чужую страну с чуждой моралью, мировоззрением, вероисповеданием. Он был вынужден притворяться. Играть обычного мальчика. Тогда как мысли его были далеко — у подножия Бога…
Он закончил все-таки институт, поступил на работу. И мечтал только об одном, чтобы была у него отдельная жилплощадь, куда никто не сунется неожиданно и не спросит: «Чем это ты занимаешься?» Он представлял многочасовые плавания в нирване, полную тишину, преображение… Но площадь ему не дали. Устроен он был не хуже всех, чего греха таить. И тогда он решился бежать…