– Вставай! Вставай, дурочка, хватит кричать! – врач схватила меня за локоть и потащила из палаты в родовый зал. От нее пахло солеными огурцами и селедкой. Другая, полная, с пышной мягкой грудью, что упиралась мне в бок, шептала тихо:
– Сейчас, маленькая, сейчас.
Они затолкнули меня на кресло. Широко растянув ноги в разные стороны, чувствуя, как еще немного, и из меня выползет на свет ребенок, я подумала лишь об одном: «Отчего так унизительно это все?» Что дает эта боль? Почему не придумал Господь другого способа появления на свет ребенка? Ты лежишь, словно тряпка, кусок мяса, с раздвинутыми ногами, тебе ножами вспарывают живот, и нет той силы, чтобы не орать раненой медведицей в сухое безжизненное пространство больницы. А между ног – акушерка, пальцами плоть раздвигает, кричит на тебя – тужься, тужься! Сосуды лопаются на лице и в глазницах. Поднимаешься на лопатках и воздух – в себя.
Оглянулась в надежде увидеть маму. Но ее здесь не было. Никогда она не любила больницы.
Кровать, стол, умывальник, стул. Одна в больничной палате. Это хорошо. За стенкой в крике разрывался ребенок. А чуть дальше – еще один. Не было ничего прекрасней этих звуков. На улице уже светлело. И вдалеке редкий прохожий шел по своим делам. Еще несколько часов, и город наполнится людьми, автомобилями, шелестом, голосами. Еще несколько минут, и мне привезут ребенка.
Стукнула дверь, и медсестра вкатила кювез. Аккуратно завернутый в белую пеленку, на меня глазел мой малыш. Он пытался издавать звуки, получалась «кря-кря»… Тихонько, опасаясь сломать хрупкое тельце, я взяла его на руки. Медсестра вышла, пообещав вернуться через двадцать минут.
Обернувшись, за окном я увидела маму. Она, прильнув лицом к стеклу, растворяясь наполовину в его прозрачном блеске, пыталась спросить у меня: «Кто?»
– Девочка, мама, девочка.
Она покачала головой. Грустно смотрела на мои руки, обнимающие тонкую фигурку, которая тихо кряхтела, смешно надувая губки. Я пыталась поймать мамин взгляд, поделиться с ней вновь обретенным чувством, но она ускользала от меня.
Я взглянула на свою девочку. Она притихла.
– Я теперь не одна, – прошептала я. Мама стукнула по стеклу. Она стала махать мне рукой и исчезать, медленно тая в воздухе, словно сигаретный дым.
Я смотрела, как последний серый завиток исчезал в воздухе. Ощущала, как бьется сердце дочки. Чувство, доселе неведомое мне, тяжестью сугроба, упавшего с крыши, придавило меня, утяжелило мои плечи, грудь. Внутри оно, громоздкое, вытеснило радость и восторг, удивление и осколки счастья, что вот она, девочка моя, обретенный друг мой, лежит у сердца моего, тихо прислушиваясь.