Она пожимает плечами:
– Ты только для этого пришел? Разузнать о моей личной жизни? Я что, должна в монахини постричься?
Ага, в монахини.
Только послушайте ее. В монахини!
Она обходит меня и достает ключи.
– И вообще, Эд, уже очень поздно. Я устала.
Ну?
Давай, Эд!
Давай, покажи себя! Сколько раз ты отступал в такой ситуации? А сегодня – давай, сделай это!
Почему? Потому что я прекрасно понимаю: был бы на моем месте кто-нибудь другой, брат или сестра, она бы обязательно пригласила в дом. Для сестричек сварила бы кофе. Для Томми – о, его бы мама уже почтительно расспрашивала про университет, угощала кофе или куском пирога.
А со мной, Эдом Кеннеди, все иначе. Она ведь меня тоже родила, в конце-то концов! Также, как и остальных! Но она обходит меня, как досадное препятствие, и сухо прощается. Не говоря уж о том, что не приглашает зайти. Вот почему сегодня я хочу добиться от нее расположения. Или хотя бы уважительного отношения. Как к другим братьям и сестрам!
Дверь уже закрывается, но я упираюсь в нее ладонью. Стоп. Рука шлепает по дереву, как по щеке.
Судя по маминому лицу, ей все это не нравится.
– Мама? – говорю я жестко.
– Что?
– За что ты так меня ненавидишь?
Мы смотрим друг другу в глаза, и я не отвожу взгляда.
Тогда женщина передо мной сухо, спокойно отвечает:
– Потому что ты похож на… него.
На него?
Вот как.
На него. Это она о моем отце.
Мама захлопывает дверь.
Подумать только, я завез здоровенного мужика на скалу и там чуть не убил. Ко мне в дом вломились бандиты, жрали на кухне пироги с мясом и отделали меня как отбивную. А давеча чуть не вышибла мозги шайка подростков!
Но никогда мне не было так хреново, как сейчас.
И вот я стою.
Полный горя и отчаяния.
На пороге родительского дома.
И небо отверзлось, и с него осыпались звезды.
Мне хочется колотить в дверь руками и ногами.
Но руки и ноги не двигаются.
Полное оцепенение.
Я падаю на колени, – последние слова мамы сбили меня с ног, как удар в челюсть. Может, все не так страшно и она не это имела в виду? Я любил отца! Он был пьяница, но в остальном хороший человек! Что может быть стыдного в том, чтобы походить на него?
Так почему же мне так плохо?
Я не двигаюсь с места.
И даю обет: не двигаться с места, пока мама не скажет мне правду. Буду стоять на сраном крыльце разваливающегося сраного дома, пока не услышу ответы на все вопросы. Надо будет – лягу спать. Прожду весь завтрашний день под палящим солнцем. Но с места не сдвинусь.
Я поднимаюсь на ноги и кричу:
– Мам! Выходи! Слышишь? Выходи! Надо поговорить!
Через пятнадцать минут дверь снова открывается, но я не смотрю матери в лицо.