Повернувшись к ней спиной, я гляжу на дорогу. И говорю:
– Ко всем остальным ты же нормально относишься? К Ли, Кэт, Томми… Словно…
Нет, так не пойдет. Нельзя давать слабину. Нельзя.
– А со мной как ты обращаешься? Неуважительно. А ведь я всегда рядом.
Тут я разворачиваюсь и смотрю на нее.
– Я всегда рядом. Тебе что-то нужно, и я тут как тут! Разве нет, мам?
Она согласно кивает:
– Да.
И вдруг атакует. Набрасывается на меня, – оказывается, у нее своя версия событий. Причем такая, что слова режут мне уши – странно, что оттуда не льются потоки крови.
– Да, Эд, ты всегда рядом! В этом-то все и дело!
Она в отчаянии вскидывает руки:
– Ну? Посмотри вокруг! Какая помойка! Этот дом, этот пригород – да все вокруг! – Голос ее мрачен. – А твой отец обещал: однажды мы уедем отсюда. Сказал: вот так просто соберем вещи и уедем. И что?! Посмотри, Эд! Мы все еще здесь. На помойке. Я здесь. Ты здесь! И ты – такой же, как твой папаша! Никчемный пустобрех! Ты… – Она с ненавистью упирает в меня указательный палец. – Ты мог бы быть таким же успешным, как твои братья и сестры. Как Томми! Нет, даже… А, – отмахивается она. – Что тут говорить! Но ты все еще здесь. И я готова держать пари – ближайшие пятьдесят лет отсюда не двинешься. – В голосе ее звенит лед. – И ты ничего не добился.
Минута молчания.
– Я просто хочу, – вдруг произносит она, – чтобы ты стал кем-нибудь. – Мама выходит на порог и говорит: – А еще ты должен кое-что понять.
– Что?
Теперь она очень тщательно подбирает слова:
– Можешь, конечно, мне не верить. Но я ненавижу тебя так сильно, потому что очень люблю.
Я пытаюсь осознать сказанное.
Она все еще стоит на крыльце. Я спускаюсь по ступеням и снова поворачиваюсь к ней.
Господи, какая же темная ночь.
Черная.
Как пики на выданной мне карте.
– Ты встречалась с этим мужчиной при жизни отца? – спрашиваю я.
Мама смотрит на меня, но в глазах явно читается, что не хочет смотреть. Вслух ничего не сказано, но все понятно. Мама не только отца ненавидит. Она и себя ненавидит.
Тут меня осеняет: она ошибается!
«Дело не в месте, – думаю я. – Дело в людях».
Где бы мы ни жили, все было бы точно так же.
И я задаю последний вопрос:
– Папа знал?
Она молчит.
Долго – и мучительно. А потом отворачивается и плачет. Ночь так глубока и темна, я не верю, что когда-нибудь рассветет.