И ведь какой приз, какой ништяк, какой трек тебе бластится, если ты прав?
Нельзя было раздумывать. Ещё Бубнилда вылезет, трус первостатейный. Фенимор вошёл в гитику и спустя четырнадцать шагов вышел с другой стороны, на редко используемый, но безопасный отнырок дублирующего трека к кладбищу. И тут же, обозвав себя очень грязными словами, мысленно поставив перед собой святые лики своих девчонок и молясь им, он повернулся кругом, вошёл обратно, и спустя четырнадцать шагов назад оказался на исходной.
Ноги подкашивались, но несли его по тропе от несработавшей ни на вход, ни на назад гитики прочь как молодые и семимильные. Хамить он не хамил, не лез на обочины, не срезал углы, в нужном месте, где когда-то отметил (или показалось ему) спецэффект, «рисканул». Добрался до навеки выезженной-выхоженной в степи лысой дороги от города к военному кладбищу (закрытому ещё в семидесятых почему-то, никто не знал, почему), повернул налево. В облезлой неухоженной рощице квёлых топольков и акаций перед заколоченным вагончиком сторожки, ждали его со снаряжением на весь грандиозно задуманный, наполовину провешенный трек, назначенный стартовать именно мать-мать-мать сегодня, Весёлой и Барбос.
Весёлой не выдвинулся, разумеется, навстречу, ждал на месте, прислонившись к дереву. Барбос сидел – ну как это ещё называть? припал к земле? стоял на согнутых? сидел – на обычной лёжке, дальше у забора кладбища, где давно выломал себе полянку в деревьях. Фенимор издали старался понять, в сознании ли ЛИАЗ, двигается ли, не постиг ли его паралич, как «мухобоху» или Николаича, но ничего не понял: Барбос всегда отлично прятался и на несколько суток притвориться обычным остовом некогда популярного советского автобуса было ему нипочём, как лапой об асфальт.
Веселаго трясло. И он был очень серьёзен.
– Ты опоздал, Вадим.
– А ты в окружающей природе не ощущаешь, что сегодня опоздать нормально? – спросил Фенимор, толкая кулаком протянутый для приветствия кулак в перчатке без пальцев. Никак не отучить дурака от перчаток.
– Есть такое дело. Барбос в отключке. И вообще.
Фенимор сразу остановился.
– Что – «вообще»?
– Как на тонком льду. Неужели ты не чувствуешь? Потрескивает.
– Чувствую. Не так, как ты, но я тебя понимаю. Я как в будке высокого напряжения с завязанными глазами.
Весёлой покивал. И приготовился сказать «Вадим, давай табанить», но Фенимор опередил его:
– Подожди. Как ночь прошла?
– Барбос притащился в девятом часу. Мы с ним в него уложили, я перекусил, лёг спать.
– Где? В Барбосе?
– Ну да, – сказал Весёлой. – Ну надо же мне привыкать к нему, наконец…