Фенимор видел его в работе дважды, а Весёлой в одном из выходов сразу четырёх товарищей, включая ведомого, потерял в четырёх последовательно преграждавших путь «Рубиках».
Весёлой прибавил скорость.
– Ну, что, старшой, окропим снежок красненьким? – хрипло сказал он и переключил передачу. Фенимору очень хотелось зажмуриться, но глаза сами собой лезли на лоб и набирались откуда-то телескопической мощи. Не меньше сотни «рисок» разного возраста на асфальте глубоко в теле гитики («Рубик» не «вырисковывался», его изредка можно было унюхать, когда он был свежим, он пах горячей сталью) окружала две слипшихся от крови кучи одежды и снаряги. Автомат одного из погибших лежал там же, на асфальте, а вот второй человек, умирая почти рядом со стеной, в агонии крутанул свой РПК на ремне, как пращу, и пулемёт, взлетев, повис на кронштейне настенного фонаря. Фенимор не знал этих двоих, сколько-то времени назад помнил только их имена, но уже забыл.
«Рубик» был проходимой злыдней. Тут всё дело было в стрессоустойчивости. Если со стороны зрелище разъятого на квадратики человеческого тела путём поворота каждого из квадратиков вокруг произвольной оси приводило наблюдателя в шок, то сам обладатель разъятого тела, вдруг обнаруживая себя в реальности персонажем буржуазного Дали, остаться спокойным и не делать резких движений в принципе не мог, хотя единственная надежда на спасение в этом и заключалась. Но… судорога, рывок – и визуальный спецэффект овеществлялся, и порубленное осколками расколотого объёмного зеркала тело в беспорядке частей оседало внутри одежды наземь, и куча квадратных кусков мяса начинала сочиться вязкой, мгновенно охлаждённой крови.
– Рубик-джян, я тебе одну умный вещь скажу! – заорал Весёлой, и на этом месте Фенимор закрыл глаза. Только бы он на них не наехал, подумал он зачем-то, он ведь тоже сейчас зажмурился… «Скорая» подскочила на каких-то кочках, накренилась, подскочила, ударилась днищем, поручень рвало из рук, Весёлой давно уже молчал, а потом грянули тормоза и Фенимора швырнуло вперёд так, что подломились локти. Мотор в два фырчка заглох.
Открылась (пахнуло степным ветерком) и хлопнула, закрываясь, дверца.
Фенимор отжал себя (руки болели) от панели, тоже открыл (наскребя ручку наощупь) дверцу и вывалился наружу. С утра он ничего не ел, в баре не завтракал также, даже чудовищных коктейлей своих не пил, поэтому спазмы были очень мучительны. Потом стало легче, и он открыл глаза.
Они проехали весь забор, стояли с другой стороны складов. Справа открывался недурной вид на город, ласково окатываемый приглушённым, но тёплым светом Солнца. Особенно был обласкан штаб Автобата в тридцати метрах от них. Собственно, они проскочили даже перекрёсток этого асфальтового огрызка с навершием улицы Кирова. «Скорая» стояла передними колёсами в неглубоком кювете. Слева, за переездом, виднелись стационарные вешки Бродвея. Впереди была платформа мотовоза «Бетонка». Поистине родные места.