Среди писем местной почты (penni-post), я нашел два от матери Шарпийон и одно – от нее самой. В первом из двух писем, написанных этой бесстыдной матерью в то же утро, после ночи, что я провел с ее дочерью, она мне писала, не зная, что я болен, что ее дочь находится в постели, в сильной лихорадке, вся покрытая синяками, которые остались у нее после ударов, нанесенных мною, что заставляет ее обратиться к правосудию. Во втором, написанном на следующий день, она писала, что узнала, что я болен, как и ее дочь, и что она сожалеет об этом, что сама ее дочь ее убедила, что я могу иметь основания жаловаться на нее, но что она оправдается при первом же нашем свидании. Письмо Шарпийон было написано на третий день. Она писала, что понимает свою вину до такой степени, что удивляется, что я ее не задушил, когда схватил за шею, и клялась мне, что не сопротивлялась бы, если бы не оказалась перед жестоким выбором. Она говорила, что, будучи уверена, что я решил больше к ней не приходить, просит принять ее у себя единственный раз, будучи обязанной довести до моего сведения нечто, что меня заинтересует, и что она может сообщить мне только устно. В записке, которую мне написал в то же утро у моих дверей Гудар, он сказал, что ему нужно со мной поговорить, и что он вернется в полдень. Я приказал его впустить.
Этот странный человек начал с того, что удивил меня, рассказав в деталях все, что произошло у меня с Шарпийон в те четыре часа, что она провела со мной в постели, вплоть до обстоятельств с порванной рубашкой, и до момента, когда, как она решила, я ее сейчас задушу. Он мне сказал, что узнал всю эту сцену от самой ее матери, которой дочь дала полный отчет обо всем. Он сказал, что у нее нет лихорадки, но это правда, что ее тело все покрыто черными пятнами, явными следами ударов, что она получила, и что великое сожаление матери состоит в том, что она не получила сотни монет, которые я бы наверняка вручил ей авансом, если бы дочь не воспрепятствовала.
– Она бы их получила утром, – сказал я, – если бы дочь была нежна.
– Она поклялась своей матери не быть таковой, и не надейтесь ее получить, по крайней мере, если мать не согласится на это.
– Но почему она не соглашается?
– Потому что она утверждает, что как только вы насладитесь, ею, вы ее покинете.
– Это может быть, но после того я достаточно бы вознаградил ее, в то время как теперь она покинута без того, чтобы на что-то надеяться.
– Вы твердо так решили?
– Весьма твердо.
– Это наилучшее решение; но я хочу показать вам кое-что, что вас удивит. Мы увидимся через час.