Я спросил у нее, является ли Каллимена ее подлинным именем или псевдонимом, и она ответила, что это ее имя по крещению.
– Это имя греческое, – сказал я ей, – и вы наверняка знаете, что оно означает.
– Я этого ничего не знаю.
– Оно означает красоту в неистовстве, или прекрасную луну.
– Я очень рада, понимая, что не имею ничего общего с моим именем.
– У вас есть братья и сестры?
– У меня только одна замужняя сестра, которую вы, быть может, знаете.
– Как ее зовут? Где она живет замужем?
– Ее муж пьемонтец, но она с ним не живет.
– Не м-м ли это Слопиц, которая путешествует с шевалье Астоном?
– Точно.
– Прекрасно, я могу передать вам новости о ней, и отнюдь не неприятные.
После обеда я спросил у Агаты, на каком основании эта очаровательная девочка приходит к ней обедать.
– Мой муж держал ее при крещении, и он к ней добр. Он оплачивает ей учителя, который учит ее пению.
– Сколько ей лет на самом деле?
– Четырнадцать лет.
– Это поразительно. Какая красавица!
– Но ее сестра еще более красива.
– Я знаю ее только по имени.
Но тут объявили о г-не Гудар, и он вошел. Он попросил г-на адвоката выслушать кое-что, что он имеет ему сказать, и они вышли в другую комнату. Четверть часа спустя адвокат вернулся и сказал мне, что, получив две сотни унций, вернул тому его кольцо. Так что дело закончилось. Я чувствовал себя окончательно запутавшимся, но это было неважно. Стали играть в две азартные игры, и Агата усадила меня играть вместе с Калименой, чья красота меня окончательно очаровала. Ее характер был таков же, как и ее красота, без малейшей искусственности. Я рассказал ей все, что знал о ее сестре, и пообещал написать в Турин, чтобы узнать, где она теперь, и рассказать ей об этом. Я сказал, что влюбился в нее, и что если она того желает, я приду к ней с визитом, и был очень доволен ее ответом.
На следующий день для меня не было ничего более неотложного, чем направиться к ней ко времени завтрака. Я застал ее за клавесином вместе с учителем, талант у нее был средний, но любовь заставила меня признать его наивысшим. После ухода учителя музыки я остался наедине с ней. Она постаралась извиниться передо мной за свое бедное дезабилье, за бедность ее меблировки, за невозможность угостить меня обедом. Я сказал ей, что все это способствует тому, что она мне кажется более прекрасной, и что я чувствую себя несчастным оттого, что недостаточно богат, чтобы ее облагодетельствовать. Воздав восхищенную хвалу красоте ее лица, я осыпал ее жаркими поцелуями, покрывшими ее глаза, ее рот и розы ее губ; она не противилась, но остановила меня, когда я попытался дерзкой рукой обнажить моему взору ее грудь, которую видел только наполовину, но, противясь, она дала мне свои губы, чтобы убедить меня не принимать в дурном смысле ее сопротивление. Я получил поцелуй и с усилием успокоился.