И вот когда я окончательно осознал, по чьи души заявился сюда со своей слабой гуттаперчевой душой, у меня перехватило дыхание и я ощутил себя дисциплинированной и вышколенной собакой, покорно ожидающей команды сильного и уверенного в себе хозяина-кинолога. Но моя гуттаперчевая душа не желала принять сделанное открытие — она, болезная, всеми фибрами противилась признать, что запутывается в липких тенетах страдательного залога.
Мать моя королева-девственница — да ведь я уже приглашён ими! С их всемогуществом они давно бы вышибли меня из Сумеречной Зоны, наступи я им на любимую мозоль или сунь любопытный нос куда не следует. Но если я в данный момент продолжаю двигаться к старой базе дёртиков, значит… значит, меня волокут на ковёр, на втык, на разборку!
Каким же образом я смогу увернуться от вразумляющего бича, что сумею противопоставить неодолимой тёмной силе и как вообще сложится моя судьба? Здесь было широкое поле для догадок, и в моей груди всё жарче разгоралось тревожное и одновременнó сладостное чувство предощущения встречи с Неизвестным.
Я продолжал накручивать километры по сохранившим остатки тепла бетонным плитам шоссе, прорезáвшего безжизненные холмы, поля и рощи Сумеречной Зоны. Вновь и вновь мысли возвращались к эпизоду на кладбище. Задним числом я ухватил, может быть, самую суть вещего послания, зашифрованного в мизансцене ночного рандеву. Похоже, мне продемонстрировали классическую ситуацию временнóго парадокса — вроде той, где человек, перенесшийся в прошлое на машине времени, убивает собственного дедушку. Но то, что легко удалось совершить умозрительному герою, в действительности запрещалось Матерью Природой. Вероятно, Мироздание было запрограммировано таким образом, чтобы ни в коем случае не допустить собственной «реструктуризации» и тем паче разрушения. Это было бы равнозначно вселенской катастрофе. А, как можно догадаться, канва причинно-следственных связей, туго натянутая на нетленных пяльцах Бытия, принципиально не может быть изменена, тем более разорвана. Мироздание позволяет приближаться к разгадке основополагающей тайны, но жёстко и решительно останавливает всякого, покусившегося «расстегнуть застёжку», скрепляющую концы «вселенской плащаницы», которая скрывает то, что никому не позволено увидеть.
Но даже стоя на краю пропасти, человек хочет знать и только благодаря этому хотению и остаётся человеком. Так уж он устроен и не желает обсуждать вопрос о пользе знания, быть может, губительного для него самого. Он хочет знать — и всё.
Вот и я сейчас испытывал жгучее желание шагнуть за таинственную грань, толкаемый естественной «аристократической» любознательностью и «плебейским» любопытством. Подобно древнему астроному, мечтавшему успеть разработать приемлемую концепцию устройства Млечного Пути до конца свой жизни, но натолкнувшемуся на глухую стену непонимания со стороны приятеля, который посоветовал повременить с теориями, ссылаясь на скудость фактического материала, мне хотелось воскликнуть: