— Я не могу ждать! Я хочу знать это теперь!
Я покривил бы душой, утверждая, что положил бы на алтарь этого знания собственную жизнь, но отдал бы немало и поступился многим. Однако, как и любой человек, был не в силах подобрать «гаечные ключи» к вечному двигателю Мироздания. И это было хорошо, ибо эта сложнейшая махина не шла ни в какое сравнение с простеньким механизмом игрушечной заводной машинки, внутрь которого настойчиво стремятся заглянуть маленькие дети, многие из которых, даже повзрослев, не понимают, что нераскрытая тайна зачастую доставляет больше радости и счастья, чем приводящее иногда к унылому разочарованию «постное» знание…
Впереди давно уже маячил зловещий силуэт базы. Я шёл навстречу неизвестности, утешаясь тем, что приём «живец без подстраховки» сработал, и, по своей или чужой воле, но я достиг места, которое мне предстояло исследовать.
Примерно через полчаса я ступил на красный гравий сквера, окружавшего спрятавшиеся за мощными стенами мрачные корпуса базы, будто склеенные воедино вязкой темнотой ночи. В сквере сохранились скамейки со спинками, массивные и удобные, и я пристроился на одной из них, свернувшись калачиком.
Трудно сказать, сам ли я, утомлённый длительным переходом, вознамерился соснуть, или мне великодушно разрешили отдохнуть перед будущими испытаниями. Скорее всего, сработал универсальный закон «утро вечера мудренее», и я заснул почти мгновенно.
Я отошёл ко сну на исходе ночи, а потому открыл глаза, когда местное солнце забралось уже довольно высоко в небо, проспав, таким образом, лучшую часть утра.
И сразу почувствовал на себе чей-то тяжёлый взгляд, наверное, и ставший причиной моего пробуждения. Я поднялся со скамьи и осмотрелся.
По крайней мере, в радиусе нескольких десятков метров не замечалось присутствия каких-либо земноводных, пресмыкающихся и млекопитающих. С тех пор как полубезумный профессор Адольф Грязнов снабдил мизантропа Владимира Петунина автономным, дополнительным сердцем, вся живность в Сумеречной Зоне почему-то исчезла. Странно, что тут объявилась жаба, не на кладбище, а вообще. Похоже, после уничтожения центра управления автономного сердца животный мир здесь начал потихоньку восстанавливаться. Но я интуитивно догадывался, что испугавшая меня зеленоспинная ночная гостья была не местной и притом далеко не простой «лягушкой-квакушкой».
Ощущение чьего-то присутствия вскоре почти исчезло. Всё-таки утро есть утро, а солнце, хотя бы и чужое, — великая вещь! Нежась под его ласковыми лучами, не хотелось верить во вчерашний кошмар, в непостижимую «крапчатость» времени. При свете разгорающегося дня ночные рефлексии казались безумным бредом. Вызревал соблазн поддаться самообману, приписать произошедшее богатому воображению и свалить вину за пережитое на разгулявшиеся нервишки. Всякий почувствовал бы себя неуютно на ночном погосте, тем более на таком, где ты когда-то был погребён заживо. Ничего удивительного, что мне вчера примерещилась встреча с самим собой. Видишь же иногда во сне самого себя со стороны.