Вокруг белого квадрата и стоявшего на нём дергавшегося, словно неумело управляемая марионетка, человека дрожало фиолетовое марево, неожиданно перешедшее в переливчатую игру необыкновенно ярких красок — вероятно, явившихся следствием эффекта Допплера. Но наслаждался я этой чудесной картиной совсем недолго: сумасшедшее сверхсветовое мелькание прекратилось так же внезапно, как и началось, и я различил за колыхающейся лиловой дымкой лицо одетого в классический костюм-двойку человека. Он стоял, не сходя с квадрата, повернув голову и пристально наблюдая за чем-то мне невидимым и при этом вёл себя предельно естественно — так ведёт себя человек, когда остаётся в комнате совершенно один. Он жил, дышал и двигался, насколько позволяло ему жить, дышать и двигаться образованное полупрозрачными стенками пространство своеобразного столба: шевелились тонкие губы, дрожали ресницы, смаргивали глаза. Однако нас с псевдороженицей он не видел, вне всякого сомнения. И — что за наваждение! — он был по-прежнему связан пуповиной с произведшей его на свет Божий или же просто вызвавшей его в моей памяти фантастически загадочной женщиной!
Внезапно человек как бы окаменел, словно некто остановил диковинную киноплёнку или залил пространство внутри прозрачного столба мгновенно застывшим жидким стеклом. Я неотрывно смотрел на застывшее как на фотографии лицо новорождённого, пока усталый голос Вомб не пробился сквозь лиловый туман, расползающийся от столба, к которому меня сейчас приколачивали на позор.
— Ты узнал его, Ольгерт, Лохмач, дурашка?
Сердце моё рвалось из груди, я задыхался.
— Да… — прошептал я.
— Не слышу, повтори! — попросила Вомб.
— Да, да, да! — в отчаянии вымолвил я, срываясь на крик.
— Кто это? Назови его, ну! — продолжала терзать меня Вомб.
Я разлепил пересохшие губы и со смешанным чувством облегчения, покорности и стыда тихо ответил:
— Это Волик Кочнов, друг моего детства…
— Порядок! — задыхаясь, как после быстрого бега, удовлетворённо резюмировала Вомб.
Она не торопилась покидать массажный стол, представлявший собой, как я начинал понимать, чрезвычайно сложный прибор. Некоторое время сестра восстанавливала дыхание, а затем завертела колесо чужой жизни в обратную сторону.
Казавшийся стеклянным столб с замурованным в нём Волькой Кочновым растаял, и мой друг детства и старый приятель снова ожил и в ужасающе быстром, сверхъестественном темпе начал возвращаться в исходное состояние. Бледный овал его хмуроватого лица снова сделался неразличимым в сверхсветовом мелькании теней прошлого, снова полупрозрачной кисеёй заколыхалось фиолетовое марево, ненадолго перейдя в переливчатую игру мультфильмово ярких красок, а когда ослепительная радуга потухла, на белом квадрате снова сучил ножками и ручками сморщенный красный комок, в котором совершенно нивелировались индивидуальные человеческие черты и в котором я никогда бы не признал Волика. Через секунду он заскользил вверх по гладкой горке, увлекаемый втягивающейся в чрево Вомб пуповиной так, как маленький игрушечный шарик увлекается предварительно растянутым резиновым шнурком, и вскоре исчез в развёрстой вагине.