Вспыхнул свет. Яростный, режущий, жгучий, невыносимый. Свистнуло что-то и ударило в дверь, заскрежетало, ввинчиваясь в неподатливое старое дерево, намертво запирая выход.
Свет резал глаза, уже успевшие перейти в ночь, но среди сияния всё равно угадывалась смутная фигура, державшая в руках нечто похожее на арбалет.
Извернуться! На него! Неважно, кто он и откуда, пусть от него не пахнет живым – на него!
Звон, треск, лязг.
Хлопнула высвобожденная пружина, взметнулись с пола тонкие, тщательно смазанные цепочки, опутывая пытавшегося вырваться, обвиваясь вокруг него, словно змеи. Время уже замедлялось послушно, готовое расступиться для решительного броска, уже тянулись клыки и когти; но тут оружие в руках странной, не имевшей запаха жизни фигуры встрепенулось, обе тетивы сорвались с крючков, распрямились дуги, со страшной силой швыряя вперёд два толстых и коротких болта, какими бить можно только и исключительно в упор.
Они вгрызлись в плоть, разрывая кожу, мышцы и сухожилия, дробя кости, проникая всё глубже и глубже, круша на своём пути всё и вся; и от них растекалась боль, ужасная, жгучая, огневеющая, от которой подкашивались ноги и всё плыло в глазах, и без того терзаемых беспощадным светом.
Но злоба и ненависть были сильнее боли, они гнали и гнали по жилам тёмную кровь, вязкую, словно смола, они заставили кости пальцев обернуться острейшими когтями, взметнули их к горлу подлого, предательски напавшего врага, врага без чести и совести; и когти бы дотянулись, всенепременно бы дотянулись, если бы в спину вдруг не ударило что-то тупое, толстое, вошедшее в основание позвоночника и отделившее его от таза.
Боль была теперь повсюду, руки перестали повиноваться.
Это было невозможно и неправильно. Как же так?! Нет, нет и нет!
…визг, высокий, вибрирующий, терзающий слух. Он оборвался, когда обладатель первой пары ног спокойно опустился на корточки возле воющего, визжащего существа, аккуратно и точно опорожнив тому в рот склянку с дымящейся, остро пахнущей кислотой.
– Вот так, парень, и только так. Смотри и запоминай.
Кислота делала своё дело, обращая плоть и кости в обугленные чёрные лохмотья. Боль на миг разжала когти, и существо увидело склонившихся над ним двоих людей, один из которых держал в руке пустую скляницу, а другой опирался на устрашающего вида кол.
– Пусть помучается, – жёстко сказал первый.
– Пхошхади-и-и… – вырвалось из разрушаемой адским зельем гортани, но человек лишь усмехнулся.
– Вот всегда они так. Страшно им, томно им перед концом-то, даже если это такой вот зелёный щенок, только что обращённый. Дохни, отродье, ты так быстро от меня в смерть не сбежишь. Ещё кислоты плесни, нехай ему повеселее будет, – велел он второму, с колуном.