— Представляю…
— Нет, не представляете. Вы знаете летнюю дачу. Суррогат отдыха. Комары, жара или беспросветные дожди. Запомните: нет ничего лучше зимнего отдыха. И обязательно — самому колоть дрова, топить печь, ходить по воду к колодцу. Я уж не говорю — таскать «фараон» в мороз.
А зимний лес! Тишина, чистота. Какой колорит, какое освещение. Готовые пейзажи.
— Ваш вид — лучшая реклама, — сказал я.
Иван Васильевич провёл ладонями по раскрасневшимся щекам, которые в тепле ещё больше разрумянились:
— Отъел, хотите сказать…
— Нет, поздоровели. И помолодели.
— Ну, Чикуров, давай подхалимаж в сторону.
— Я серьёзно.
— С другой стороны, какой резон тебе теперь мне комплименты отвешивать?
— он засмеялся.
— Может, есть…
— Интересно.
— А вдруг вы снова, как говорится, вернётесь в строй?
— Нет, Игорь Андреевич, такого не будет.
— Все не бывает до тех пор, пока не случается. Ваши же слова.
Он покачал головой:
— Конечно, может и наскучить сидеть дома без дела, которым занимался всю жизнь. Пойду в какие-нибудь референты, консультанты… Не знаю. — Он вдруг подозрительно посмотрел на меня: — А что ты об этом?
— Просто так.
— Что-нибудь говорят у нас?
— Ну что вы! Ничего не говорят. Конечно, кое-кто удивлён. В расцвете сил…
Иван Васильевич улыбнулся:
— Расцвет сил, расцвет сил. Иди знай, когда он начинается и когда кончается. Как говорят артисты: самое главное-уйти со сцены вовремя. Пока не освистали… Раз уж зашла об этом речь, признаюсь: не последнюю роль в моем решении сыграла мама. Да, да, не удивляйся. Не подумай, что она уговаривала меня, нет. Но я видел, чувствовал — одиноко ей, тоскливо. Особенно теперь, после того, как она перенесла операцию. Должность мою знаешь: командировки, почти ежедневная работа по вечерам. А Екатерина Павловна все время одна, в четырех стенах. Человек она тонкий, наверное талантливый, я в живописи не очень разбираюсь. Мне. её работы нравятся. Когда-то и у неё были друзья, интересы. Когда за. восемьдесят-друзей остаётся мало, многие уже ушли из жизни, да и старческие недуги — большая помеха для общения. Некоторые умеют выдерживать одиночество, некоторые не умеют. Особенно те, кто всю жизнь был общительным и пользовался расположепием других. Старость, дорогой Игорь Андреевич, — неизведанная страна. Молодым неинтересная. О пей в ваши годы никто не думает, никто не верит, что останется одинок, потому что не хочет верить.
Иван Васильевич замолчал. Молчал и я. Он осветил сокровенный уголок своей жизни. Обсуждать это было нетактично. Да и что я мог сказать? Хозяин неожиданно заговорил совсем о другом. Собственно, о том, зачем я пришёл.