Когда Скаубит и Захаров нежданно-негаданно прилетели на свой аэродром, их встретили как героев. А они и в самом деле проявили незаурядную выдержку и отвагу. Скаубит молча подошел к Захарову и крепко, по-мужски его обнял. Василий показал себя настоящим другом, пошел на выручку товарищу, не думая о собственной жизни.
Еще до вынужденной посадки Скаубита аналогичный случай произошел с Борисом Рыковым. 26 августа он вылетел на разведку. Миновав каховский плацдарм, усилил наблюдение: в небе могли появиться вражеские самолеты. Вдруг раздался глухой удар, в лицо брызнула горячая струя. Опытный летчик инстинктивно зажал ручку коленями и зафиксировал ноги на педалях. Открыв глаза, увидел, что пропеллер остановился. Но машина все еще продолжала лететь по инерции. В расчалках свистел ветер.
Все стало ясно: оторвавшаяся тяга мотора срезала часть капота. Осколки повредили правую стойку, верхнее крыло и разбили козырек кабины. Что делать? Высота — тысяча триста метров, скорость надает, а до Берислава десять километров.
Летчик развернул машину в сторону аэродрома. Внизу враги. Приходится бороться за каждый метр высоты.
Четыреста метров: самолет уже над плацдармом. Садиться? Нет!
Сто метров… Как широк в этом месте Днепр! Как высок его правый берег! Дотянул! Перед самой границей летного поля самолет обессиленно плюхнулся на землю.
Теперь, когда нервное напряжение спало, летчик почувствовал сильную усталость. Захотелось лечь и уснуть прямо возле машины. Но к нему уже бежали люди…
Во время разбора причин вынужденной посадки Бориса Рыкова я спросил его, почему он не сел сразу, когда дотянул до нашего плацдарма. Летчик ответил, что боялся разбить машину.
— А голову не боялся разбить? — заметил комиссар Кожевников, заменивший погибшего Ивана Дмитриевича Савина. И, обращаясь ко всем, добавил: — По-моему, товарищи, жизнь красного летчика дороже самолета. Верно: нужно сделать все возможное для спасения машины. Но бездумно рисковать нельзя.
Комиссара поддержал Вишняков:
— Я тоже так думаю. Зря рисковал, Боря! Надо было сесть на плацдарме. Я сделал бы именно так. Ведь до аэродрома ты дотянул случайно.
— Чепюха! — возразил Ганя Киш. — Надо не думайт о своя маленькой жизнь.
— Даже знаменитый Евграф Крутень о ней не думал, — в тон ему отозвался Коля Васильченко. — Верно ведь, товарищ командир?
Было приятно от сознания, что молодежь свято чтит память о славном русском летчике. Но она, видимо, имела не совсем правильное представление о его последнем полете. И я счел уместным подробнее рассказать о гибели Крутеня, свидетелем которой стал 6 июня 1917 года.