Я была благодарна домовому за помощь, хотя он и отрицал, что пытался помочь.
– Слушай, я придумала тебе имя, – сообщила я ему однажды, когда он попался мне на глаза после непродолжительного отсутствия, которое показалось мне томительным.
Он заинтересованно поднял на меня взгляд своих маленьких внимательных глазок и, как мне почудилось, прищурился. Я молчала, и он наконец подбодрил меня:
– Ну не томи уж.
– Чур.
Он снова внимательно на меня посмотрел, поскреб задумчиво подбородок, побродил по квартире, собирая ладошкой с мебели невидимую пыль, и снова возник передо мной.
– Почему?
– Что почему? Почему придумала имя или почему Чур?
– Почему Чур?
– Потому что тебе подходит. Ты же у нас домовой, хранитель очага, пращур. Чур. Ты не согласен?
Домовой казался смущенным. Еще немного помотался по квартире, приводя в порядок незаметные мелочи: завинтил разболтавшуюся гайку на дверной ручке, отшкрябал с входной двери засохший ошметок грязи, сдвинул обувь так, чтобы она стояла аккуратным рядком. Я наблюдала за ним, и мне вдруг стало понятно, что в наших отношениях что-то изменилось.
– Я согласен, – серьезно сказал он, снова остановившись передо мной и глядя на меня снизу вверх. – Спасибо.
Теперь, когда я возвращалась домой, я сообщала громко на всю квартиру: «Чур, я пришла!» И он в ответ непременно показывался мне на глаза. И хотя в основном по его виду ничего нельзя было определить, но мне каким-то образом было понятно, что он всегда радуется, когда я зову его по имени.
Мы стали часто разговаривать, особенно по вечерам, когда я делала перерыв в работе и заваривала себе что-нибудь согревающее: кофе, ройбуш или иван-чай. Я рассказывала о себе, он – о предыдущих жильцах.
Август как-то слишком быстро, на мой взгляд, сменился сентябрем, причем самой противной его ипостасью: мало солнечных дней, никакого очарования бабьего лета и золотой осени. Много сырости, серости и жалости к себе. На улицу выходить совершенно не хотелось, и я старалась делать это лишь по необходимости: обналичить деньги, купить продуктов на неделю, вынести мусор. За все время моего затворничества я только дважды общалась с живыми людьми: отнесла свой подмоченный ноут маринкиному мужу, чтобы он оценил масштабы катастрофы. Он сказал, что оставит его у себя на несколько дней, чтобы разобрать, подсушить и спасти то, что поддается спасению и восстановлению. А потом забрала его, когда Олег сообщил, что ноутбук со всей моей работой практически не пострадал. Мы с Мариной немного поболтали, и она даже не сделала попытки вразумить меня и воззвать к моим инстинктам размножения.