Левон. А без него нормально жить можно?
Клюшников. Без него даже лучше, но я с таким говорить не хочу. Пусть живет. Рука-то болит?
Левон. Не знаю. Я не чувствую ее.
Клюшников. Давай еще пошевелимся. Главное ноги. Без руки жить можно, а без ног ты – самовар. Давай-давай…
Левон. Боль мучать не может. Вот когда ее нет, становится по-настоящему страшно. Но если страшно, значит, еще жив. И сразу не страшно. Так можно откладывать все лишние чувства до бесконечности, все ненужное. Как лишние вещи из рюкзака. Мне в последний поход лишнего не нужно. Пока не останется последнее, главное, на самом дне: я жив.
…В ту осень была такая зима… И, как назло, работы – лопатой не перебросать. Когда круглосуточные дни закончились, я уже не мог заснуть. Мотался ночью из комнаты в кухню. Автоматически растягивал двумя пальцами резинку трусов, она шлепалась о бока, только будила меня. Надо устать, устать до самого конца, до самого предела, чтобы просто упасть, потерять сознание и посчитать это сном. Надо обнять дерево. Дерева не было, был полированный шкаф. Я обнял его, а потом открыл. Там висела бабушкина бобровая шуба шестидесятого размера. Мех в три пальца толщиной. Она – мое спасение, мой клад! Скорее! Включить свет! Съесть! Что там? Баранка? Да! Пусть! Мне нужны силы, а то я падаю с ног. А впереди много дел.
Я сошью из этой шубы комбинезон! Оставлю только дыры для глаз, чтобы снег не хлестал по щекам! А на глаза очки для плаванья! И на велосипед! И ничего с собой не нужно тащить! Я не замерзну на снегу в лесу! Бабушкин бобер спасет меня. Можно ночевать прямо так, сразу, как слез с велосипеда. Вот это будет жизнь! Даже звери считают меня за своего… Хотя нет, это уж слишком… Нужны рога… Где-то и рога же были, лосиные, на антресолях. Конечно! Вот и рога. Спилить! К черту олений лоб, рога пришить к бобровому капюшону, и мне не страшен даже медведь. Всё! Держитесь! Левон всесилен! Мне не страшна ваша зима! Нужна застежка…
И вот тут меня вырубило. А утром началась температура, и я по привычке читал проклятую Ахматову. Мама зачем-то раньше подсовывала ее, когда я болел. И теперь томик всегда лежал в ящике с лекарствами… «Шутка. Все, что было. Уйдешь, я умру…» Идиотизм… Какой идиотизм! Мечта рухнула! Я никуда не поехал. Я лежа писал курсовую, мазал нос и уши бальзамом «Звездочка» и хотел умереть. Представлял, что лежу смертельно раненый. Истекаю кровью. Смотрел на свои нитяные вены. Будто из них льется кровь. Я не могу ее остановить. Но я не умер тогда.