— А я слыхал, что при крепостной жизни барину девку обрюхатить дело обычное. Никто супротив-то не восстаёт. Опосля-то он где деньжат подкинет, где по-другому как подмогнёт. Или враки это?
— Да так-то оно так. Коли не в удовольствие. А моя Любаша по своей воле на сеновал бегала. В радость ей это дело было.
— Н-да, болезный, досталось тебе. Но всё одно душегубство на совесть брать не след. Грех это. Грех перед Богом и людьми, — покачал головой Степан.
— Да мне ужо всё едино, что так, что эдак. Всё одно гореть в гиене огненной.
— Ну ладно, сказывай далее, — видя, что по лбу у мужика катятся крупные капли пота, поторопил Степан.
— А далее заклепали меня в кандалы да и вместе с другими-которыми пригнали в Нерчинский острог и определили в каторжные работы. Ужо на что я к тяжёлой работе привычный, а невмочь стало. Ты меня ранее не видел, ужо такой богатырь был, что твой бугай. А тута за пять годочков высосала из меня все силушки эта проклятая каторга.
А прошлой весной случилось нам работать на дальнем прииске Благодатный. Это у него токмо название такое красивое, а на самом деле кромешный ад, не во грех будет сказано. От голодухи и побоев забунтовались каторжные. Уголовные там держали верх. Перебили мы охрану из служивых и ушли в побег.
— И как много вас ушло в побег? — уточнил Степан.
— Дак, почитай, десятков шесть или семь. А то и того более. Кто ж их сосчитает? Ужо в тайге мы разбились на ватаги поменее и разбрелись на все четыре стороны.
— А сколько же людей было в вашей шайке?
— Не меньше двух с половиной десятков. А до этих мест только полтора десятка дошло. Атаманил в нашей ватаге Федька Зуб из уголовных. Да несколько его прихлебал власть помогали удерживать. Страшные люди. Им человека жизни лишить что супротив ветру по малой нужде сходить.
— А где людишек-то подрастеряли? — полюбопытствовал Степан.
— Дак, кто от болезнев помёр, а кого, по голодухе великой, схарчить пришлось. Обычное дело при нашем положении.
— А чего ж людоедством-то занялись? Небось, у солдат караульных ружьишки позабирали? Неужто зверя добыть не смогли?
— Позабирали. Да огневой припас весь вышел. К казачьим станицам выходить боялись. Так, иногда тунгусов пощипывали да с бабами ихними баловали.
— А на что ж вы надеялись, когда в бега ударились? Что вас кренделями потчевать будут?
— Да рази кто тады думал? А тута солдаты побитые. Что так амба, что так. А те, которые уголовные, им-то не впервой. Вот они в побег мужиков и сбаламутили. Ну дак что ж, все побёгли, и я побёг.
«Уж это нам русское «все пошли, и я пошёл», — думал я, глядя на мучения молодого мужика. — Сколько судеб исковеркало и погубило! До сих пор никак не избавиться нам от этого стадного инстинкта. А ведь, судя по его словам, парень-то совсем молодой. Мой ровесник, а выглядит как старый дед».