— И оказалась права, чертовски, до тошноты права. Как же я ненавижу эту особу, ненавижу больше всех на свете! Она уверяла, что я ошибаюсь, что не такие уж они дураки, и в конце концов, Хайме действительно спутался с богатой старухой, Рикардо ушел сниматься в кино, а Карлос спелся с правительством и стал малевать на заказ революционные фрески. Но разве у человека нет прав на выживание любым способом? — спрашивал я себя.
Однако какая-то упрямая частица его души сопротивлялась очевидности, не желала расставаться с романтическими иллюзиями о художниках и их предназначении. Мириам же раскусила их с первого взгляда, и он мечтал сыграть с ней за это какую-нибудь злую шутку, чтобы она уже не очухалась до конца жизни, но так ничего и не придумал. Да, все они по очереди продались, и он сам в конце концов пошел по их стопам.
— Понимаете, я вовсе не стал счастливее, но зато доказал, что я нормальный человек, как все. Разве нет? И все равно гнусно, что Мириам оказалась права. Я действительно никакой не поэт, стихи мои — дрянь, а представления о художниках вычитаны из книг… Ну, а там о людях из особого теста, людях просвещенных, поднявшихся над обычными человеческими заботами и страстями… Я хочу сказать, я считал искусство религией… Понимаете ли, когда Мириам твердила…
Он хотел сказать, что противоречия давили ему на психику. Мириам превратилась в мстящую фурию, а он даже не мог ее осуждать. Ненавидеть — пожалуйста, сколько угодно, но не осуждать. На сторону жены вставало все его воспитание, образование, все его предки — респектабельные американцы старой закалки, трудяги из среднего класса. Он ногти обломал, чтобы вырваться из-под их влияния, но они все же настигли его и, вопреки его пристрастиям и убеждениям, заставили смириться. Заглушить голос крови он был не в силах. Но и стать мелким служащим с протертыми от сидения брюками и локтями — а по-другому он себе работу не представлял — казалось ему чем-то вроде преждевременной смерти, которая все равно не даст забытья. Поэтому он ничего не искал, перебиваясь случайными, незначительными заработками. Нет, позицию Мириам он понимал, во всяком случае хотел понять, и, когда дошло до разговора начистоту, не смог выдвинуть в защиту своего способа существования ни одного веского аргумента. Да, он старался жить и мыслить так, чтобы в конце концов стать поэтом, но ничего не вышло. Короче говоря, его дела могли кончиться совсем печально, однако после четырех лет совместной жизни — Господи, только представьте, через целых четыре года, один месяц и одиннадцать дней! — Мириам написала домой, чтобы ей выслали деньги, собрала остатки приданого и уехала, сказав ему на прощанье пару ласковых слов. Она так долго ходила перед его глазами, худая, жалкая, нервная, что другой он жену и не помнил, но ее профиль в дверях показался ему незнакомым.