Хуан продолжал разыгрывать эту омерзительную пантомиму, пока они не завернули за первую купу кактусов. Тут он схватил руку Гивенса и разразился пламенным монологом:
— Благословен тот день, сеньор, когда слуга ваш Хуан Виллегас впервые предстал перед вашим взором. Отныне и навеки моя жизнь принадлежит вам, и только вам, благодарю вас, сеньор, от всего сердца благодарю!
— Сделай милость, перестань паясничать, — с досадой прервал его Гивенс. — Вот возьму и в следующий раз опоздаю на пять минут.
— О, сеньор, расстрел — это пустяки, расстрела я не боялся, вы это, конечно, знаете, но быть расстрелянным в тот самый миг, когда ты вернулся домой, у холодной стены, вместе с толпой дезертиров, по приказу этого…
Ярчайшие эпитеты засверкали как фейерверк. Все самые нелестные сравнения, какие только можно почерпнуть в мире растений и животных, привлек Хуан, описывая красочно, вдохновенно и в высшей степени оскорбительно жизнь и любовные приключения того самого офицера, который только что вернул ему свободу, а также всех его предков до седьмого колена. Наконец поток его проклятий иссяк, нервы успокоились, и он заключил: «С вашего позволения, сеньор!»
— А что на все на это скажет Мария Консепсьон? — спросил Гивенс. — Для человека, который венчался в церкви, ты поступаешь весьма вольно.
Хуан надел сомбреро.
— Мария Консепсьон? О, пустяки! Я вам признаюсь, сеньор: быть венчанным в церкви — большое несчастье для мужчины. После венчания ты уже совсем не тот. На что эта женщина может жаловаться? Ведь я даже на праздниках и то никогда в стельку не напиваюсь. Я ее ни разу не побил — Боже упаси. Мы всегда жили дружно. Позову ее — она тут же придет. Куда ни пошлю — без слова идет. Но иной раз гляну я на нее, подумаю: «С этой женщиной я обвенчан в церкви», и так муторно станет, будто чего-то нехорошего съел. То ли дело Мария Роза! Мария Консепсьон молчунья, а эта все время тараторит. Надоест мне ее болтовня — шлепну ее, прикажу: «Молчать, дуреха!», она заплачет. С ней я волен поступать, как мне вздумается, сеньор, такая уж она девушка. Помните, как у нее все ладилось, когда она держала пчел? Знайте же, мне она слаще меда, клянусь. Я не хочу обижать Марию Консепсьон, ведь я же венчан с ней в церкви, но Марию Розу я никогда не оставлю, сеньор, потому что она мне милее всех женщин на свете.
— Позволь предупредить тебя, Хуан, что дело обстоит куда серьезней, чем ты думаешь. Будь осторожен. В один прекрасный день Мария Консепсьон просто-напросто перережет тебе горло своим мясницким ножом.
Лицо Хуана выразило торжество мужской гордости с приличествующей долей элегической грусти. Приятно видеть себя в роли героя, которого любят две столь необыкновенные женщины. Он только что спасся от смерти, которая, казалось, была неотвратима. На нем новая прекрасная одежда, которая не стоила ему ни гроша. Ее раздобыла для него Мария Роза на полях сражений. Он шел под утренним солнышком и с наслаждением вдыхал чудесные запахи поспевающих персиков, дынь, плодов кактуса и горького перца, которым были осыпаны деревья, вдыхал дым сигареты, которую курил. Он возвращался в мирную жизнь, а рядом с ним был его многотерпеливый хозяин. Хуан упивался счастьем — чего еще человеку желать?