Наконец она поднялась, сбросила с лица ребосо и снова двинулась в путь.
Хуан пробуждался долго, протяжно зевал, урчал, снова задремывал, и тотчас же опять начинали мелькать сны, что-то шумело, грохотало. Он пытался разлепить веки, но глаза ослеплял оранжевый косматый свет. Откуда-то несся низкий глухой вой, кто-то плакал без слез и нескончаемо причитал. Хуан прислушался. Он попробовал вырваться из своего беспамятства, он силился понять слова, которые наводили на него ужас, хотя он и не мог их разобрать. И вдруг проснулся с пугающей неожиданностью и сел, уставившись на длинный острый луч закатного солнца, который бил сквозь сложенные из кукурузных стеблей стены.
В дверном проеме стояла Мария Консепсьон, она надвигалась на него огромной тенью. И что-то быстро говорила, повторяя его имя. И тут наконец в глазах у него прояснилось.
— Господи помилуй! — прошептал Хуан, холодея. — Вот она, моя смерть! — Ибо нож, который она обычно носила за поясом, был у нее сейчас в руке. Но вместо того, чтобы вонзить этот нож в Хуана, она швырнула его прочь, упала на колени и поползла к мужу, как много раз ползла на его глазах к раке в деревенской церкви. Он глядел на нее с таким ужасом, что волосы на его голове встали дыбом. Качнувшись вперед, она рухнула на него, беззвучно шепча что-то трясущимися губами. Но вот шепот стал явственней, и Хуан разобрал, что она говорит.
В первую минуту он не мог пошевельнуться, не мог произнести ни звука. Потом схватил ее голову руками и забормотал, захлебываясь, охваченный страстным желанием утешить ее:
— Несчастная! Безумная! О, бедная моя Мария Консепсьон! Слушай… Не бойся! Слушай меня! Я спрячу тебя, я — твой муж, я тебя защищу! Молчи! Ни звука!
Он тряс ее в сгущающихся сумерках и шептал сквозь зубы проклятья, пытаясь собраться с мыслями. Мария Консепсьон склонилась лицом чуть не к самому полу, поджала ноги под себя, точно хотела спрятаться за ним. В первый раз за всю свою жизнь Хуан почувствовал страх. То, что им грозит, и в самом деле страшно. Марию Консепсьон схватят и уведут жандармы, а он, беспомощный и безоружный, будет бежать за ними до самой тюрьмы, где ей, наверно, предстоит прожить остаток дней. Да, пришла беда! Ночь вокруг них полнилась угрозой. Он встал и поднял ее. Молча, каменно, безвластно прильнула она к нему, руки впились в него мертвой хваткой.
— Дай мне нож, — приказал он шепотом. Она двинулась за ножом, волоча ноги по жесткому земляному полу, тело словно одеревенело, руки повисли как плети. Он зажег свечу. Мария Консепсьон протянула ему нож. Он был по рукоятку в черной запекшейся крови.