Разумеется, он не мог позволить себе переступить порог.
А Кабо продолжал методично собирать свои вещи. После всех этих лет, прожитых с Лементером, он стал обладателем множества великолепных костюмов, которые надлежало упаковать с величайшей аккуратностью. Каждый слой тонкого батиста или шелка следовало переложить слоем льняной ткани… Это была ответственная работа, и Кабо делал ее, по своему обыкновению, тщательно. Такое внимание к мельчайшим деталям помогало отвлечься от изнуряющей душу боли…
Вот только это средство отчего-то совсем не помогало.
Наконец он повернулся к Баттону и спокойно взглянул ему в глаза:
– Я скоро все закончу. Если соблаговолите подождать, то потом я принесу вам чай.
Баттон беспечно махнул рукой и улыбнулся:
– Чепуха! Я прожил долгую жизнь и почти всю жизнь сам себе заваривал чай. Думаю, навыка я не утратил.
Очередной намек на разницу в возрасте… Возможно, Баттон и не осознавал глубинного смысла своих слов, а может быть, они вошли в привычку как средство удерживать Кабо на расстоянии, напоминая ему… и самому себе о пропасти, их разделяющей.
Этого Кабо никогда не понимал, потому что ощущал себя лет на сто старше своего беспечного, игривого и экстравагантного хозяина. Он ощущал это еще много лет назад, когда был много моложе, а Баттон принял на себя роль его учителя. Чувствовал он это и теперь, когда сам стал мастером, равным самому Баттону, возможно, не таким эксцентричным, но все же…
Но все оказалось тщетно. Втуне пропали все его усилия стать блестящим мастером своего дела, тем самым разуверив Баттона в непреодолимости разделявшей их пропасти!
И вот он достиг вершин профессионального успеха. Его призвали на службу к самому принцу-регенту, чтобы посредством его искусства облачить монарха в достойные одеяния и отныне одевать лишь одного-единственного человека.
А Баттон никогда более не позволит ему приготовить для него чай…
Кабо вернулся к дорожному сундуку, который паковал с таким великим тщанием. Расстилая тончайший лен, он прислушивался к таинственному шелесту, наслаждаясь волшебными прикосновениями нежной ткани к коже. Все эти годы он мечтал о совсем иных касаниях…
Сейчас у него ком стоял в горле, а грудь разрывала боль – он навеки прощался со своей мечтой.
Настало время уйти от своей любви.
Граф Арбодин восседал в своем парадном зале в резном кресле, стоящем близ массивного камина, вырезанного из цельного камня. Какое-то время он молча изучал Электру. Затем изрек:
– Уортингтон, я верно расслышал? Эта фамилия мне знакома…
За пару минут, что Электра провела в комнате для гостей, она в меру сил привела в порядок свое платье цвета свежей мяты и прическу. Волосы были в относительном порядке, платье – относительно чистым, зато настроение – вполне боевым.