– Ужин на стол – немедленно!
Кэтрин бросило в дрожь, когда она услышала его резкий голос; бледная и уставшая, она тихо села на стул, с отвращением думая обо всех этих старых сундуках. Генерал, посмотрев на нее, вспомнил об учтивости и принялся бранить дочь за то, что она вела себя неразумно, поторапливая свою милую подругу, которая никак не может теперь отдышаться, тогда как спешить было совершенно незачем. Кэтрин еще больше стало не по себе, так как именно из-за нее бедной Элеаноре приходилось выслушивать морали отца. Наконец, все успокоились и сели за стол. Благодушные улыбки генерала и ее собственный аппетит позволили Кэтрин немного расслабиться.
Столовая представляла собой довольно просторное помещение, размеры которого скорее бы подошли для общей гостиной. Вся обстановка сияла роскошью и дороговизной, что, впрочем, теряло свой смысл в глазах неопытной Кэтрин, обратившей внимание лишь на число присутствующих и на вместительность столовой. По поводу последней она даже выразила вслух свой восторг, на что генерал, сделав довольную мину, заметил, что это еще не самая большая комната. Спустя немного он признался, что считает просторную столовую неотъемлемым атрибутом достойной жизни, и предположил, что она, должно быть, привыкла у мистера Аллена к более крупным помещениям.
– Нет, что вы! – ответила на это Кэтрин. – Столовая мистера Аллена ровно вдвое меньше вашей, – да и вообще в своей жизни она никогда не видела такой большой комнаты.
Лицо генерала снова расплылось в улыбке. В конце концов, если у него есть такие помещения, почему бы ими и не пользоваться? Однако он все же полагал, что чем меньше комната, тем она уютнее. Дом мистера Аллена, решил он, – должно быть, как раз тех размеров, которые необходимы для нормального человеческого счастья.
В целом, тот вечер показался Кэтрин довольно спокойным, а, когда генерал Тилни время от времени оставлял их, – даже немного веселым. Она почему-то только в его присутствии чувствовала легкую усталость после поездки; но даже тогда, а также в минуты апатии или напряжения, она была очень довольна и вспоминала о своих подругах, оставшихся в Бате, без малейшего желания оказаться сейчас рядом с ними.
К ночи разразилась гроза; ветер в течение всего вечера то утихал, то вновь поднимался; и к тому времени, как все стали расходиться по комнатам, уже началась настоящая буря. Кэтрин, проходя через холл, с благоговением слушала, как за окнами бушует стихия. Ветер свирепо завывал у стен здания; дождь неистово барабанил в дверь; и Кэтрин в первый раз почувствовала, что она, действительно, находится в аббатстве. Да, именно такие звуки она себе представляла – они рисовали в ее воображении ужасные картины и жуткие сцены, свидетелями которых становятся подобные здания. Она просто сияла от счастья, что оказалась в стенах аббатства! Ей ни к чему было опасаться ночных убийц или пьяных ревнивцев. Все, что тем утром рассказал ей Генри, было сказано, конечно, в шутку. В доме, который так хорошо охраняется, ей не придется испытать ни единого страха, ни одного ужаса; она могла спокойно возвращаться в комнату, чувствуя себя в такой же безопасности, что и в родном Фуллертоне. Подобные мысли придавали ей еще больше мужества. Поднявшись по лестнице и заметив, что спальня мисс Тилни находится всего-то через пару дверей, Кэтрин уверенно вошла в свою комнату. Радовало и то, что в камине уже весело потрескивали дрова. «Как здесь хорошо, – проговорила она, подходя к каминной решетке. – Насколько все-таки приятнее придти и обнаружить, что огонь уже горит, чем ждать, дрожа от холода, пока уляжется вся семья и через дверь, пугая своей тенью, протиснется старуха-служанка с охапкой хвороста. Как я рада, что Нортенгер – именно такой, какой он есть! Если бы он оказался другим, то не знаю, смогла бы я в такую жуткую ночь ручаться за свое мужество. Но сейчас я могу спать совершенно спокойно».