Электричка, наконец, вздрогнула, дернулась и, медленно набирая ход, отправилась в путь. Мало-помалу пассажирки унялись. Одни достали из сумок хлеб, колбасу, термосы с чаем и завтракали; другие дремали, прислонив головы к окну или к плечу соседки, третьи тихо разговаривали.
Вера отвернулась к окну. Там тянулся обычный придорожный пейзаж – массивные промышленные грязновато-бетонные блоки с редкими вертикальными прорезями вместо окон, про которые даже не хотелось знать – склады это или что-то другое; отцепленные вагоны с какими-то отметками на боках, груженые пыльным углем; потемневшие от старости, осевшие деревянные дома, серые пятиэтажки, розоватые «продмаги», стекляшки «булочных» и «трикотажа».
Последнее время Вера пребывала в смутном настроении. Она была недовольна собой и всем, что ее окружало. Хотя толком сформулировать, что именно было плохо в ее жизни, у Веры не получалось. И это тоже ее раздражало. Но что-то было не так, и это «что-то» перевешивало все плюсы и преимущества ее стабильного существования. Как-то все надоело. Ничто не радует. Все одно и то же каждый день, жизнь проходит, ничего не случается, а то, что случается – абсолютно не трогает, не задевает, не волнует, ну, может быть, ненадолго. Но если честно, то – нет, не волнует. Все по инерции. Надо что-то менять. Уехать куда-нибудь. Куда? Не знаю. Куда-нибудь. Вырваться из этого затхлого круга. Бросить все. Начать сначала. Иначе. Не знаю, как. Но по-другому.
Такие внутренние монологи постоянно звучали в Вериной голове. Стоило ей перестать думать о делах, как между мыслями появлялся некий свободный промежуточек, который тут же заполнялся этим назойливым «Все надоело, надо что-то менять». Настроение от этого еще больше портилось, потому что она никуда ни уезжала, ничего не предпринимала, и никаких перемен не происходило.
И вот теперь Вера сидела в переполненной электричке, которая везла ее в некий – четыре часа езды, потом сорок минут на автобусе и сколько-то километров пешком – городишко на Оке. Этот городишко давно уже отошел в область воспоминаний, из которых Вера сотворила себе легенду. Там был закат в яблоневом саду, взгляды, руки, губы, падающие звезды – весь романтический набор первой студенческой летней «практики». И хотя известно, что поздняя явь губительна для легенд, Вера уже около двух часов пребывала в необычном состоянии – сознательного совершения безрассудства, единственным объяснением которого служат слова – так надо.
За время пути состав пассажиров немного сменился. Вместо дородной тетки рядом с Верой теперь сидел худой старик с впалыми щеками, заросшими седой щетиной. От его брезентового плаща пахло дождем и землей. На коленях у него стояла старая потертая черная сумка, которая время от времени сползала то в одну то в другую сторону, и он ее поправлял и устанавливал поудобнее. Напротив Веры у окна оказался мужчина лет сорока. «Ничего особенного. Хотя… Нет, не мой тип. Но что-то в нем есть…» Рукава его фланелевой в синюю клетку рубашки были закатаны до локтя, открывая сильные предплечья с легким загаром, как у человека, загоравшего не специально. Он сидел, спрятав ладони подмышками. «Наверно у него въевшееся машинное масло под ногтями и один палец деформирован», – принялась фантазировать Вера. – «Например, его зажало станком». Мужчина взглянул на часы, и обнаружилось, что ладони у него опрятные, ногти в порядке, пальцы все на месте. «Ладно, значит ты не механик по моторам. Тогда кто? Инженер какой-нибудь. Господи, чем я занимаюсь» – мысленно рассмеялась Вера. Мужчина, очевидно, заметил ее интерес, хотя не понял, чем он вызван. Он с легким недоумением взглянул на свои ладони и не найдя ничего стоящего внимания, снова скрестил руки на груди. Вера смутилась и отвернулась к окну.