Веди, блаженный свет, сквозь мрак земной,
Веди меня!..
Батшеба, как и большинство женщин, всегда до известной степени поддавалась настроению. Комок подкатился к горлу, слезы подступили к глазам, и она почувствовала, что сейчас заплачет. И вот слезы полились, полились безудержно, и одна слеза упала на каменную скамью возле нее. Заплакав, сама не зная отчего, она уже не могла остановиться из-за нахлынувших на нее слишком знакомых мыслей. Она отдала бы все в мире, чтобы стать такой, как эти дети, не вникавшие в смысл гимна, невинные существа, которым не приходилось переживать подобных чувств. Все окрашенные страстью сцены ее недавнего прошлого в эту минуту ожили перед нею, даже картины, в которых не участвовало чувство, теперь ее волновали. И все же горе пришло к ней скорее как щедрый дар, чем как бич, карающий за былое.
Батшеба сидела, закрыв лицо руками, и не заметила человека, который неспешно вошел под портик; увидев ее, он сделал движение, как бы собираясь удалиться, потом остановился и стал на нее смотреть. Некоторое время Батшеба не поднимала головы, а когда поглядела вокруг, лицо у нее было мокрое, а глаза затуманены слезами.
– Мистер Оук, – воскликнула она в замешательстве. – Вы давно здесь?
– Только что пришел, мэм, – почтительно отвечал Оук.
– Вы идете в храм? – спросила Батшеба, и тотчас же из церкви донеслось, словно из суфлерской будки:
Я возлюбил веселье, и гордыня
Владела мной. Забудь об этом ныне!..
– Да, – ответил Оук. – Я, видите ли, пою в хоре партию басов. Пою уже несколько месяцев.
– Вот как. А я и не знала. В таком случае я уйду.
Я потерял предмет любви своей, —
пели дети.
– Я не хочу вас прогонять, хозяйка. Пожалуй, нынче я не пойду на спевку.
– Да нет, вы меня вовсе не гоните.
Они стояли друг против друга в замешательстве. Батшеба попыталась незаметно вытереть слезы с пылающего лица.
Но Оук сказал:
– Я не видел вас… то бишь не говорил с вами уже очень давно… – И тут же, опасаясь пробудить в ней горестные воспоминания, переменил тему: – Вы тоже хотели зайти в церковь?
– Нет, – отвечала она, – я пришла сюда одна взглянуть на памятник: так ли вырезали надпись, как я хотела? Мистер Оук, не будем говорить о том, что у нас обоих сейчас на уме.
– А они сделали надпись, как вам хотелось? – спросил Оук.
– Да. Пойдемте, посмотрите сами, если вы еще не видели.
Они пошли вместе к могиле и прочитали надпись.
– Уже восемь месяцев! – прошептал Габриэль, взглянув на дату. – Мне сдается, все это было вчера.
– А мне – будто это случилось много лет назад и будто все эти долгие годы я пролежала в могиле. Ну а теперь я пойду домой, мистер Оук.