Рядом стояла и информация обо мне, о моем статусе, та информация, которая стала клеймом, поплавком, за который я держался, и ядром, которое меня тянуло вниз. Рядом с моим совсем неважным и незначительным именем стояло самое важное и значительное определение: беженец. И как бы я не старался слиться с новым миром, как не старался убежать от прошлого, мои документы не давали этого сделать, определяя меня беспощадно и жестко, сдавая меня с потрохами, и чтобы я не делал в жизни, я прежде всего был тем, что было написано на этом картоне – беженец. И моя жизнь была этим куском пластика и каждый раз, когда мне нужно было показывать свои документы, например, когда нужно было купить билеты, или когда я искал работу, или когда шел получать причитающееся мне следование масла, муки, макарон и кем-то ношеных когда-то футболок или обуви, то слово беженец, подкрепленное печатями, связывало меня по рукам, не давая возможности побега. Слово, закатанное в пластик, грубое чужое слово слово, написанное мягкой родной кириллицей, – беженец. Так рассказывал наш товарищ и голос его начал опадать: становился все тише, все неуверенней, все несвязней. Видимо он по привычке опустил голову, скрываясь от взглядов, и мы напрягали слух, чтобы слышать его, поскольку кроме его слов никаких других звуков не было. Была лишь все более густая болотистая вода, вода, чья тяжесть росла и чей холод увеличивался. Была ненадежная земля третьего уровня и между ними человеческий голос, голос нашего друга, голос, который исповедуется нам на высоте всего полметра до воды, всего полметра до смерти.
– Все, что было у меня, все, что я сэкономил, все, что я собрал, отказывая себе в насущном: еде, мягком новом матрасе или снятой квартире, где я не делил бы с другими людьми общее пространство, все, что я смог оторвать от себя и своих желаний, я отдал адвокату – энергичному молодому человеку, который непрерывно поправлял свой светлый ускользающий от него галстук, не желавший спокойно лежать на его рубашке женского цвета. Он небрежно взял синий почтовый конверт для писем, не считая кинул в верхний ящик письменного стола – большого и блестящего, и за эти деньги продал мне обещание, что я быстро стану владельцем документов, где будет написано, что я гражданин. Гражданин Сербии. И я начал обходить присутственные места, собирать бумаги с печатями и подписями, которым казалось нет конца, сгибать голову перед высокомерными конторскими крысами, которые ненавидели каждого, кто возникал у окошечка, за которым они сидели. Я узнавал их всех, знал, кто за каким окошечком сидит, знал их привычки и мне не составляло труда ждать и стыдливо улыбаться, когда они, устав от моих вопросов, начинали нервно шипеть ответы сквозь зубы.