Никто из нас не мог сказать сколько мы проехали, никто не мог определить, какие города мы оставили за спиной. Никто не мог сказать, даже когда мы видели место, скрываясь за какими-то кустами, где мы. Спали, мечтали и, наученные дракой и злостью, ее сопровождающей, не разговаривали вообще, да и голоса наши, когда мы вздыхали или бормотали во сне, отбиваясь от металла прицепа, пугали нас. Тогда мы или просыпались, или продолжали спать, и наши голоса смешивались в какую-то несвязную какофонию, которую никто не смог понять, даже если бы хотел, но одно слово было ясным и повторялось часто – Европа. И поэтому мы знали, что у нас похожие сны, хотя более ничего общего в нас не было и быть не могло. Так мы колесили, может по Сербии, может по Боснии, может по Хорватии, кто его знает и не возмущались, что дни проходят, а мы все еще скитаемся, поскольку боялись вопросом неловким или негодованием нашим что-то испортить. Мы не удивлялись, что шофер все реже к нам обращается. Что он выглядит более уставшим и нервным, чем мы. Мы не обращали больше внимания на лежалый хлеб и дешевую колбаску, которой нас кормили, на теплую вонючую воду.
Албанец и то ли курд, то ли афганец иногда молились… а вода все продолжала приходить, толчками, и мы должны были закидывать высоко головы, стоя в неестественной позе… но против колбасы не возражали и не обращали внимания на улыбающуюся свиную морду этикетки: они тоже решили вытерпеть все, пройти унижения и оказаться в Европе, пристать к земле обетованной, к надежной твердой земле, к благодатной, к жирной земле, которую можно есть ложкой, где ни гусеницы, ни черви не противны и не скользки как у нас, на нашем поганом болоте, где воздух свеж, а вода лечебна, и тогда нам все нам простится, все грехи наши сойдут с нас как короста и мы обретем новую кожу… вода ухнула вдали каким-то тяжелым звуком и из уст наших вырвался возглас облегчения – родилась надежда, такая горячая, что могла согреть и эту ледяную воду. Возглас облегчения вернул на несколько минут сюда в пространство третьего уровня уверенность, что спасение возможно. И мы задышали, жадно хватая воздух ртом, и возможность дышать принимали как доказательство возможности спасения. Успокоенные звуком слива воды, которая как бы уходила в сторону, мы продолжили слушать чужую историю, историю о мечте. – И как-то ночью, когда мы остановились на очередной привал и по привычке обнюхали воздух, мы чуть не закричали от радости: легкие наполнил свежий острый воздух, воздух без мусорной вони. Даже наши тела не издавали как обычно смрадного запаха: омывший их ветер сдул вечную нашу вонь. И мы нюхали, радостно пропуская сквозь ноздри чистый, прозрачный воздух и знали – мы в Европе! Потому что только она так пахнет – здраво и свободно – и ради этого стоило пройти весь этот путь, стоило закрыть глаза на унижения, на собственную подлость и слабость.