История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов (Мюллер) - страница 212
Едва свершилось кровавое дело, задуманное и исполненное слепым фанатизмом и личною ненавистью, допущенное слабою ограниченностью и близоруким эгоизмом, как раскрылись с роковою ясностью для всех соучастников и попустителей неизбежные, тяжкие последствия. И в данном случае результаты случившегося факта оказались не таковыми, какие ожидались до его наступления. Теперь только сразу стало понятно, как Алию, так Тальхе и Зубейру, что подозрение в соучастии должно неминуемо пасть на того, кто примет халифат из рук убийц. Они даже и представить себе не могли, чтобы в общине нашелся такой смельчак, который решился бы попытаться завоевать власть. Только в таком случае, если бы первейшие люди Медины согласились добровольно и единогласно избрать кого-либо, казалось, возможно было, и то отчасти, восстановить уважение к высокому сану властелина, повергнутому во прах, залитому кровью. В таком только случае с таким злодейским легкомыслием порванные узы законности скрепились бы снова, хотя не вполне и кое-как. Увы, слишком скоро обнаружилась на деле вся трудность подобной попытки, но сделать ее было во всяком случае необходимо, и не таковы были эти люди, Малик с сыном Абу Бекра, чтобы отступиться от раз начатого ими предприятия. Египтяне, превышавшие других числом и страстностью, большею частью люди богатые, желали видеть во главе государства Алия, в то время как басрийцы поддерживали Тальху, а куфийцы — Зубейра. Все трое вначале отказывались стать у кормила правления. Тогда бунтовщики потребовали настойчиво от мединцев, обуреваемых отвращением и страхом к убийцам, произвести выборы, напирая на их неотложную необходимость. В то же время продолжались деятельные переговоры с Алием, из всех трех имевшем в качестве двоюродного брата и зятя пророка более прав, к тому же обладавшем наибольшим количеством личных приверженцев. Наконец он объявил, что готов принять власть, если Зубейр и Тальха согласятся его признать. Они же с своей стороны вовсе и не думали изъявлять это желание и уступили только тогда, когда куфийцы и басрийцы, так как надо же было на чем-либо порешить, перешли на сторону Алия. Таким образом, 3 дня спустя после смерти Османа (25 Зу’ль-хиджжи 35 г. = 24 июня 656), Алий признан был халифом, приняв по обычаю легкие похлопывания рук от мединцев и чужестранцев. Позднее Тальха и Зубейр утверждали, что они действовали под давлением принуждения — а именно угроз энергического Малика. В некоторых преданиях сообщается, например, что Малик подгонял Тальху к присяге мечом, как заупрямившегося верблюда. Очевидное преувеличение; одно только справедливо, что вся Медина трепетала от страха пред саблями цареубийц. Трудно действительно даже понять то жалкое положение, в которое поставлены были эти люди. Некогда в качестве ближайших помощников пророка они бодро вели войну со всей Аравией; хотя бы этот Тальха: своим собственным телом заслонил он посланника божия у Охода от целой толпы неприятелей. Легко догадаться, что и здесь, как и всегда, нечистая совесть обращает храбрейших в трусов. Итак, Алий избран был наконец халифом. Лишь немногие из мединцев отказали ему в ударе рукой, в числе их находился и Са’д Ибн Абу Ваккас, покоритель Персии. Ему все опротивело, может быть, брало и раскаяние в том, что он не решился помешать катастрофе. Он отправился в один отдаленный утолок Аравии, в свое имение, отказался от всякого участия в общественных делах, выжидая, когда вся община очутится снова под управлением единого имама. Позднее он не хотел признавать таковым и Му’авию; так он и умер в своем уединении, почти забытый, в 50 г. (670). Несколько личных друзей Османа и родственники его, Омейяды, бежали тотчас же после совершения убийства. Между ними находился и Мерван, быстро очнувшийся от мнимой смерти, а также Ну’ман Ибн Аль-Бешир, отвезший вещественные доказательства смерти Османа — пропитанную кровью рубашку и обрубленные пальцы Наилы — к М’авии в Сирию. На время в Медине наступило спокойствие; бунтовщики тоже потянулись в обратный путь. Но это было затишье перед грозой. Алий, номинальная продолжительность правления которого считается от 25 Зу’ль-хиджжи 35 г. (24 июня 656) до 17 Рамадана 40 г. (24 января 661), начал свое правление мерой настоятельной, но в то же время и бесцельной. Не считая возможным оставлять на прежних постах наместников из Омейядов, так как управление их послужило главным мотивом к нареканиям на Османа, халиф поспешил уведомить их о смещении. В то же время назначил новых главнокомандующих на место Ибн Амира, в Басре, Османа Ибн Хунейфа, вместо Абу Мусы, в Куфе, Аммара Ибн Шихаба; Кайс Ибн Са’д посылался в Египет, а Убейдулла, сын Аббаса, дяди пророка, умершего в последние годы царствования Османа, — в южную Аравию. Там до этого времени управлял Я’ла Ибн Мунья, родом темимит, раньше проживавший в Мекке в качестве клиента одной родственной хашимитам семьи; впоследствии же перешел он на сторону Омейядов. Ибн Амир, который не мог чувствовать себя в Басре в безопасности, уступил свой пост без спора Ибн Хунейфу. Я’ла тоже не дал отпора, но захватил с собою в Мекку туго набитую государственную кассу и там вскоре стал разыгрывать весьма неприятную для Алия роль. Кайс Ибн Са’д был временно принят египтянами также миролюбиво, за исключением некоторого числа личных приверженцев Османа, засевших в местечке Харбита, неподалеку от Александрии; наместник оставил их пока в покое, ему и без того довольно трудно было держаться, ввиду недовольства крайней партии, предводимой Мухаммедом Ибн Абу Бекром, который рассчитывал сам стать наместником. Но Аммар оказался не по нутру куфийцам; им было так хорошо под начальством вечно уступчивого, остерегавшегося от всякого энергического воздействия Абу Мусы. Когда Аммар прибыл с грамотой Алия, его попросту попросили убираться подобру-поздорову. Менее всего, понятно, можно было ожидать готовности подчиниться от Му’авии; сирийские войска слепо верили в него. Лишь месяц спустя после получения извещения от Алия Му’авия послал с Кабисой, одним бедуином из племени Гатафан, письмо с лаконической надписью: от Му’ав’ии к Алию. Когда халиф разорвал конверт, там ничего не оказалось. Тогда обратился повелитель к послу с вопросом: «Что это значит?» Тот, в свою очередь, спросил: «А рискую ли я жизнью?» Он получил в ответ: «Посланников не убивают». Тогда бедуин стал объяснять. «В этом вот какой смысл: я оставил за собой людей, которых может удовлетворить одно мщение». «Как мщение? — спросил в изумлении Алий. — Кому же?» Бедуин воскликнул с пафосом: «Мозгу твоих позвонков. Там 60000 человек; все они рыдали над рубашкой Османа, выставленной всенародно; ею обтянута кафедра мечети Дамаска». Так оно и было действительно. Старый Амр Ибн-Аль-Ас принадлежал не к числу набожных. Все его вероучение заключалось, собственно, в одном изречении; зато же и привязался он к нему с неимоверной цепкостью. Гласило оно так: нет другого наместника для Египта, кроме Амра. Он считал эту страну своею собственностью, завоеванною для самого себя лично; вполне был бы счастлив, если бы дозволили ему снова продолжать собирать с терпеливых коптов выплачиваемые ими налоги. Но за эту дойную корову упрямо держатся еретики-халифы. Алий также вздумал обойти настоящего хозяина; и тот перешел к Му’авии. Со смертью Османа этот последний становился, несомненно, главою дома Омейи. Взоры наместника Сирии начали обращаться к более возвышенным целям. Для мирской партии старинной мекканской аристократии уступить Алию значило отдать в руки набожных мединцев занятое ими могущественное положение; об этом, конечно, не могло быть и речи. Борьба между этими взаимно противоположными партиями становилась неизбежной. Не такой был политик Му’авия, чтобы упустить очень важную поддержку, которую предоставляло ему общественное мнение в роли борца попранного права и мстителя за отвратительное преступление. Поэтому наместник тотчас же после умерщвления халифа хотя сам не делал никаких попыток для спасения главы своей семьи, поднял клич: отомстим за Османа! Это был удар, направленный прямо против Алия. Двусмысленное поведение его во время бунта хотя едва ли возбуждало серьезное подозрение в соучастии в уме Му’авии, который понимал хорошо людей, для менее проницательных могло казаться более или менее преступным. В Сирии принимались все меры, понятно, чтобы превратить это подозрение в уверенность, и вскоре народ поверил в справедливость обвинения. Тоже и Амр, несколько месяцев тому назад сам же раздувавший пламя недовольства, возбуждавший мединцев против халифа, оказался настолько нагл, что стал ревностно кричать с прочими об отомщении убийцам несчастного Османа. Ему, хитрейшему из хитрейших, пришел в голову сатанинский замысел выставить в Дамаске кровавую рубаху и обрубленные пальцы Наилы, чтобы довести до крайних пределов общественное негодование, имеющее среди горячих арабов гораздо большее влияние, чем где бы то ни было.