И в самом деле Хапс обвёл соколиным взором шеренги выстроенных по росту придворных, сенаторов, горожан, отряды военных; одобрительно улыбнулся колонне надзирателей и заключённым (позднее от Нивса мы узнали, что от каждой камеры на встречу с громдыхмейстером отбиралось по одному узнику, как правило, самого достойного и примерного поведения) и, одарив капитана Прохора и нас — всё же гости некоторым образом — снисходительным кивком, начал:
— Любимые! Друзья! Подданные! Это великий день… Заложен ещё один краеугольный камень в бастион прогресса! Наши потомки! Они оценят… Всё величие… Не всем дано понять всю глубину задуманных нами благодеяний! Каждый житель Свербы должен быть уверен в завтрашнем дне, должен помнить, что и для него всегда найдётся местечко, пусть не в камере люкс, пусть в помещении попроще, но и его, если понадобится, не обойдут вниманием… Мы осуществим намеченные цели! Пусть это даже будет стоить жизни всем свербитам! Мы победим! Наша Бастилия, как ласково назвал в беседе со мной главный надзиратель своё любимое детище, устоит в любых катаклизмах! Да, устоит, потому что её возводили руки свербитов с любовью и трепетностью, с чисто свербским, неподдельным энтузиазмом! Эта одна из первых ласточек высокого полёта, которые принесут нам весну нашего могущества! Победа близка! Никакие козни врагов и предателей не остановят нас!
И Хапс говорил ещё очень долго и очень зажигательно. И все присутствующие, и даже заключённые, мелодично позвякивающие кандалами, дружно аплодировали, пристально посматривая на соседей и стараясь не отстать в проявлении свербского энтузиазма друг от друга.
Опять каждая очередная пауза в речи громдыхмейстера заполнялась криками: «Грызи!», «Дави!», «В порошок!», возгласами: «Помрём, как один, но победим!» И всё гремели и гремели бурные овации…
У нас, как наиболее неприспособленных к местным условиям, признаться, к концу митинга даже головы закружились от всего происходящего, и так захотелось куда-нибудь в тишину, в уют тюремных камер люкс… И так захотелось вздремнуть на нарах из сандалового дерева, что Григорий, прикрыв рот ладошкой, стал украдкой зевать. А капитан всё пощипывал Степана и меня, когда замечал, что глаза наши сами собой закрываются:
— Степан! Тимофей! Держитесь! — шептал он нам. — Главно, не уснуть! Пропадём… Как пить дать, пропадём!
Наконец Хапс закончил речь, очень терпеливо и с заметным удовлетворением выслушал семиминутные непрерывные рукоплескания и, раскланявшись на все четыре стороны, точно артист на арене цирка, сошёл с трибуны в тень своих рослых телохранителей.