М.Б.: Как тебе удалось уговорить Рубинчика снять фильм по твоему сценарию более чем десятилетней давности?
А.Б.: Сценарий долго не мог найти своего режиссера. Художественный руководитель студии, куда этот сценарий наконец попал, Вадим Абдрашитов сказал мне, что это и понятно – сценарий слишком жестко диктует свою стилистику, свое видение, и что он знает только двух режиссеров, кому такая стилистика была бы близка, это Петр Луцик и венгр Томаш Тот. Но первый умер, а на второго не даст денег Госкино. Я приуныл. Через неделю мы снова повстречались с Абдрашитовым и он спросил меня, а как я отношусь к Рубинчику? В свое время мне очень понравились два фильма Валерия «Дикая охота короля Стаха» и «Нелюбовь». Как можно было не согласиться? Рубинчик сказал, что мой сценарий не похож на те существующие 14 сюжетов, которые правят в мировом кино, и что можно смело сказать, что это тот самый 15-й сюжет, и взялся за съемки.
М.Б.: Советский строй и буддизм имели что-то общее? В конце фильма возле Кремля поднимается статуя Будды…
А.Б.: Архетипическое время сценария – 70-е годы, бунт Эроса. Я хотел переклички с парижскими событиями 68-го года. Рубинчик же, как режиссер старшего поколения, предпочел сдвинуть время действия в более близкое ему сталинское время, со своими болевыми точками. Поэтому смыслы в целом немного поплыли, фильм печальный, трагичный. В сценарии же было гораздо больше «фаллического задора». Были, кстати, и гомосексуальные сцены. Мой герой побеждал. И не погибал. Эпизод же с поднимающейся напротив Кремля статуей Будды был придуман мною в одном из вариантов для самого начала фильма, как сон героя. В конце того варианта герой незаконно переходил границу и попадал в китайский пещерный монастырь, на стенах которого был высечен все тот же огромный каменный Будда. В монастыре, окруженном китайскими солдатами, герой, обреченный на гибель, снова встречал свою любовь, китаянку Чженьцзинь. Таким образом Будда – это как бы вожделенный и обретенный эрос, разумеется, в контексте сценария. Но в фильме этот религиозный знак двоится, получает дополнительную символическую нагрузку репрессивного государственного начала. Хотя это, конечно, все лишь интерпретации. Начиналось же с образов. Вот воздвигается Будда на Красной площади или вот она, эта огромная статуя движется по ночной Москве. Непонятно, завораживающе, красиво…
Имели ли буддизм и советский строй что-либо общее? Поверхностный ответ – да, любое тоталитарное общество соотносится с тем или иным религиозным диктатом. Типа и нам было приказано медитировать на ламу Ленина, ламу Сталина, новых освободителей человечества. Но это, конечно, слишком прямолинейная концептуалистская трактовка. В советские времена было много идиотизма и потому больше свободы внутренней, жить можно было только за гранью. Так что буддизм как ментальная практика помогал сохранять себя в своем священном подполье. Но вообще это непростые вопросы – почему все великие религии, призванные освободить человечество, рано или поздно превращаются в репрессивный аппарат его порабощения или, точнее, используются репрессивным церковным, а потом и государственным аппаратом для подавления изначально данной нам божественной свободы? И какова же должна быть религия в наше нерелигиозное время, чтобы она не могла быть попользована всеми этими добродетельными палачами? Об этом, кстати, тоже в моем сатирическом романе «Нано и порно». В любом случае, наш пароль – свобода.