Дворец опустел. Я шла по коридору, слыша тревожное эхо до самого кабинета Райта. Передо мной распахнулись двери, и, не замедляя шаг, я влетела внутрь, прошагала к столу, за которым в задумчивой позе сидел Берингер, облокотилась ладонями на столешницу и выпалила, сдувая со лба прядь волос:
— Какого черта вам от меня нужно?
Он с ленивой медлительностью поднял голову, его зрачки опасно сузились. Мой внешний вид его ошеломил, а больше то, что я не заикалась, не краснела, а упрямо глядела в его темные глаза.
— Присядьте, — приказал он.
Этот тон — хладнокровный, сдержанный, вдумчивый — отрезвил меня. С меня разом слетела спесь.
— Говорите, что вам нужно, — произнесла, растеряв браваду.
— Хотел принести вам свои извинения, — вдруг заявил он, — все-таки мы с вами не с того начали.
Теперь я ощутила себя настоящей идиоткой и неловко поправила парик.
— Вы серьезно?
— Абсолютно, — отозвался он, поднимаясь.
Я стала ерзать на стуле, когда он вдруг прошагал по комнате и остановился где-то за моей спиной.
— Джина, ты любишь вино?
— Ч…что?
— Надеюсь, что любишь.
— Милорд… я…
Он вдруг появился передо мной, медленно поставил на стол бутылку вина и два бокала. Видя, что именно он припас в качестве извинения, меня передернуло.
— Спасибо, конечно, но я… опаздываю, — нашлась я и затараторила: — Мне срочно нужно вернуться. Моя компаньонка ужасно волнуется, я ее знаю… Да еще этот конь безумный… — я стремительно поднялась, но услышала.
— Сядь на место!
Как гром среди ясного неба.
Райт разлил вино по бокалам, протянул один мне, а сам сел на краешек стола, задумчиво касаясь пальцами своего бокала и извлекая из хрусталя жалобные протяжные стоны.
Он был вправе держать меня рядом с собой хоть до рассвета, я бы и слова не посмела сказать против. С такими мужчинами — суровыми, опасными, властными — нельзя играть.
— Ты быстро учишься, Джина, — вдруг произнес он и взглянул на меня. Взглянул так, что душа провалилась в пятки. — Значит, голова болит?
— Действительно болела все утро, — ляпнула я в оправдание.
— Издеваешься?
— Никак нет.
Его губы изогнулись в усмешку. Клянусь честью, ему нравилось видеть меня перепуганной до смерти. Чертов мерзавец.
— Почему не пьешь? Вино отменное. Попробуй, — это свое «попробуй» он произнес вкрадчиво и тихо, выразительно взглянув на мои губы.
— Я не сомневаюсь, что оно великолепно. Просто… у меня… я не могу пить в одиночестве.
— Неужели? — все так же тихо и спокойно.
Его пальцы, на которых красовались полоски белых шрамов, ласково провели по бокалу. Я шумно сглотнула.
— Я выпью с тобой, Джина. В честь нашего примирения.