– Кхе! Ну, так вот: если уяснил ты свое место, Федор свет Алексеич, – продолжал Корней, – то слушай дальше и слушай внимательно, потому что думается мне, что не уяснил ты ни черта – ишь, рожа какая обиженная! – Корней запрокинул голову и заорал, будто вещал на площади с лобного места. – Слыхали, люди добрые: посмотрит он, какой Михайла жених! Да это я еще посмотрю, годишься ли ты Михайле в тести!
В ответ Алексей и Осьма, хоть и не произнеся ни слова, одним только шевелением на лавках, умудрились вдвоем изобразить толпу, поддерживающую оратора. Корней оценил старания аудитории, кивком головы указал Федору – «смотри, мол, и народ со мной согласен», а затем продолжил свой монолог уже спокойным голосом:
– Как ты думаешь, Феденька, что Михайле через женитьбу получить желательно? Землю в приданое? Да в Погорынье земли… за неделю не обскачешь! Серебро? Осьма, надо Михайле серебро?
– Э-э… – Осьма, к досаде Корнея, оказался не готов к такому вопросу, но сориентировался быстро. – Лишним оно, конечно, никогда не бывает, но Михайла и сам обогатиться способен – лесопилка, мастерские, и еще чего-нибудь измыслит, да и измыслил уже, только говорить еще об этом рано. Опять же, доля в военной добыче будет и, как я понимаю, немалая. Не-а, Корней Агеич, жениться на деньгах Михайле резону нет.
– Кхе! Слыхал, Федюша? Ты, наверно, спросить хочешь: «Какого ж рожна Михайле надо?» Отвечу: родства! Такого родства, чтобы двери перед ним открывались, другим недоступные, чтобы за такие пороги он вхож был, к которым других и близко не подпускают. Понял меня? Вижу, что понял. Можешь ты это ему дать?
Погостный боярин на протяжении всего монолога Корнея сидел молча, с каменным лицом, глядя куда-то поверх левого плеча воеводы – умел, когда надо, прятать эмоции. На последний вопрос Корнея он отвечать не стал, только слегка дрогнули пальцы лежащих на коленях рук.
Нормальной мужской реакцией в сложившейся ситуации было бы дать старому другу в морду. Крепко так, от души, и не за какую-то отдельную обидную фразу или за весь монолог разом, не за издевательский тон или за унизительное положение, в которое поставил Корней Федора на глазах у посторонних (с глазу на глаз, между друзьями молодости, можно еще и не такое), а за то, что сказать в ответ нечего, а терпеть нет сил. Ну, на крайний случай, понимая, что старому вояке так просто в морду не заедешь, а через секунду окажешься один против троих, можно было бы встать и выйти, хлопнув дверью. Однако Федор сидел и терпел. Терпел, потому что понимал: все это – не просто так.