Вовсе не вследствие вздорного характера надел на себя друг юности личину самовластного феодала, не терпящего в своем уделе никакого закона, кроме собственной воли. Отнюдь не случайно вспомнил Корней о шатком положении погостного боярина, хотя было оно таковым уже давно и оба это прекрасно понимали. И унижает он Федора на глазах Алексея и Осьмы не только за то, что Федор в сущности ни за что, лишь из-за инстинктивного мужского соперничества вызверился на Алексея и чересчур уж высокомерно отнесся к представителю торгового сословия Осьме.
Нет, Корней уже очень много лет не позволял себе ничего делать «просто так». Если уж зашла речь об отнюдь не радужных карьерных перспективах Федора, то значит, Корней видит какой-то выход из сложившегося положения. Если изображает из себя самовластного владетеля Погорынья, то именно в этой ипостаси он и намерен действовать в ближайшее время. Если наказывает за ненадлежащее отношение к Алексею и Осьме, то задуманное Корнеем будет исполняться именно этой командой, в которую Федор по недомыслию сразу не смог вписаться и теперь вбивается в неё Корнеем, как бревно в тын.
– Ты, друг мой сердечный, – голос Корнея утратил язвительность, и слова «друг мой сердечный» прозвучали совершенно искренне, – ныне не перепутье очутился. Две дороги перед тобой лежат. Одна ведет, прости уж на грубом слове, в глубокую-глубокую задницу, а вторая… Кхе! Вторая идет кверху, может статься, что и ко княжьему двору или в посадничий терем. Понятно, разумеется, что тебе желательно пойти по второй – по той, что к высотам ведет, да только в одиночку тебе на той дорожке делать нечего, потому ты ко мне и прискакал. Признавайся: почуял, что наступают смутные времена, о которых мы с тобой весной толковали? Как ты тогда сказал? Времена, когда возможным станет все? Так? А, Федя?
– Прав… Гр-хм… Правда твоя, Кирюш.
– Ага! И задумал ты что-то свое, о чем нам не сказал, но что на нашем горбу исполнить рассчитывал. Так?
– Ну уж и на горбу… Гр-хм… Ты бы в накладе тоже не остался…
– Верю, Федя, верю, друзей ты не забываешь. Однако ж что-то тебе у нас не понравилось, что-то не по душе пришлось… Кхе! Узрел ты, что мы совсем к другому готовы, к такому, что с твоей задумкой не срастается. Оттого и Осьмуху гнобил, и на Леху окрысился, и на меня, в моем же доме, как на подручника глядел. Так?
– Да никого я не гнобил! Он же чушь несусветную…
– А ну-ка, признавайся, – перебил Корней, – что задумал?
– Чего уж теперь-то, Кирюш? – Федор тяжко вздохнул. – Все равно уже не сбудется.
– Говори!