Она чувствовала холодную пластмассовую трубку – ее чашевидную форму у своего уха. И слышала голос на другом конце провода – как будто свой собственный.
Тяжесть материнских туфель, в которых она разгуливала по дому, гадая, когда мать вернется домой.
Мысль о том, что когда она вырастет, то будет носить точно такие же.
Беготня по совиному лесу на пару с сестрой.
Их бледные лица.
Близняшки. Странное живое зеркало.
Вдруг дождь воспоминаний ее жизни прекратился – и она оказалась во тьме, и сердце ее стучало о ребра.
Приглушенный голос, словно она была под водой.
Потом дождь воспоминаний обрушился снова – и поливал до тех пор, пока ее не промочило насквозь потоком сокровенных подробностей:
Утренний свет за шторой.
Запах классных комнат.
Стакан молока.
Надежда увидеться с матерью и мысленное объятие ее рук.
Лица пассажиров.
Спокойно бьющиеся сердца.
Застывшие в лунном свете крылья.
Торговые прилавки.
Апельсиновые деревья.
Босоножки.
Утро – ее голова покоится на холодной спине Генри.
Это было такое же знаменательное событие, как рождение.
Джордж и уличная детвора.
Сабо.
Конфеты.
И снова дед, только такой, каким он сам себя видел во сне, – бредущий босиком к озеру и зовущий кого-то вдалеке.
Дом с верандой во Франции.
Дочь. Внучки.
Его локти, мелькающие под дождем по дороге в магазин.
А потом – две ручонки, растущие в ее чреве.
Головка.
Трепещущее тельце.
Жизнь, превращающаяся в нечто в ее утробе.
И тут Ребекка поняла, что не чувствует собственного тела и не может крикнуть.
Кругом ни звука. Никакого движения – только безмолвные картинки, точно кинокадры, мелькают в ее го-лове. Она пока еще не догадывалась, что умирает, – думала, что еще жива.
Будь у нее больше времени, она еще могла бы надеяться, что Джордж с Генри ее спасут. Но вместо надежд у нее остались только воспоминания.
Мать.
Теперь это воспоминание для нее не столь мучительно. Жизнь ее что открытое окно, а она – бабочка.
Если бы не резкие провалы во тьму – притом что тело ее рвалось к жизни – она могла бы отдыхать себе и отдыхать и плавать в море, и каждый взмах ее руки был бы исполнен философского смысла.
Генри…
Утро, когда он вернулся из Кембриджа.
А потом – запах дедова пальто, висящего вместе с огромной сумкой за кухонной дверью, рядом со стоящей тут же метлой.
На «Веспе» позади Генри.
Она думала – удалось бы ей прожить полную жизнь, если бы ее достали из-под рухнувшего здания. Такая жизнь существует лишь в представлении о некоей другой сущности, которую мы совсем не знаем.
Мягкие руки. Детские ручонки. Маленький домик – где-то. Перчатки – день холодный.