Так сидел я, в мечтательной полудреме прислонясь головой к стропилу, когда в золоченое марево грез ворвался вдруг женский голос.
— Эва-а-а! Вылезай из воды-ы! — донеслось из сада, с той стороны, где был теннисный корт.
Я подтянулся к окну, но густая зелень деревьев заслоняла соседний сад. Тем временем Эва, должно быть, выбралась из бассейна — вокруг опять воцарилось безмолвие.
Это имя вмиг лишило меня покоя.
Побросав все свои сокровища, я кубарем скатился вниз. В квартире, как всегда в дневные часы, стояла мертвая тишина. Старики отдыхали после обеда в самой дальней из комнат.
Они получали «Непсаву»[1], газету, которую дед постоянно выписывал еще с ученических лет. Всю жизнь проработав часовщиком, он испортил себе глаза и теперь не мог разобрать даже набранные аршинными буквами заголовки. Лет десять уже, как газету ему ежедневно читала бабка. Усевшись к окну, она цепляла на нос очки в проволочной оправе и принималась частить невнятной скороговоркой. Дед, выказывая завидную выдержку или, может быть, просто смирившись с судьбой, слушал бубнившую как пономарь бабку, умудряясь при этом улавливать смысл прочитанного. Сама же она никогда ничего не запоминала, кроме разве что сводки погоды, да и то потому лишь, что утверждала, будто ее суставы предсказывают погоду гораздо лучше, чем Метеоинститут.
В послеобеденные часы в моей власти был целый мир. И пространство, и время. Я мог рыться сколько угодно в ящиках и читать упрятанные подальше от меня книги.
Очутившись в квартире, я первым делом подбежал к платяному шкафу отца и выхватил из него несколько галстуков. Иначе как в галстуке я и представить себя не мог, думая о возможной встрече.
Затем я бросился в сторону корта, но чем ближе к нему подбегал, тем медленнее становился мой шаг. Воображение уже рисовало мне Эву — гуляющей важно вокруг бассейна, с белым зонтиком, в красном тюлевом платьице и соломенной шляпке — в точности как на картинке, виденной в каком-то романе для девочек. От волнения сердце мое было готово выскочить из груди. Крадущимися шагами я приблизился к изгороди и, раздвинув кусты сирени, окинул взглядом соседний сад, но никого не увидел. Посреди сада на крутой каменистой горке стояла вилла — почти сплошь застекленная, открытая ветрам и солнцу. Внизу находился бассейн, обрамленный бутовым камнем, а рядом еще один, чуть поменьше, с плавающими на воде кувшинками.
Притаившись, я долго сидел за кустами. По ту сторону изгороди будто вымерло все. Это лишь подстегнуло мою фантазию. Я представил, что Эва сидит теперь в комнате, затененной ставнями, и музицирует на рояле. Правда, музыки никакой слышно не было, но это ничуть не мешало мне фантазировать. Во всяком случае, до тех пор, пока из-за дома не раздался вдруг хрипловатый девчоночий голос.