— Самострелы? — Дед сразу же подобрался, утратив ласковую расслабленность. — А ну как на нас повернут?
— Во-первых, против наших конных лучников они никто и звать никак. Перещелкаем, как курей. Во-вторых, на руки не отдавать, а только для учебы и в…
— Мишаня, а ты мне еще одну куколку сделаешь? — подала, совершенно не к месту, голос Елька. — А то Матрене скучно одной!
— Кхе!.. Ой, деда… — Мишка прихлопнул рот ладонью, но было поздно.
— Ты кого передразниваешь, сопляк!
— Деда, прости, это я от неожи…
— Деда, не ругай Мишаню, он хороший, он мне куколку…
— О господи! — Дед возвел очи горе.
«Сумасшедший дом, во бабы психотропное оружие нам заслали!»
— Вон отсюда!
Дед спихнул Ельку с колен.
— А-а-а! Мама-а-а!
— Вон с глаз моих! Оба!!!
— А-а-а! Мама-а-а!
Мишка взгромоздился на костыли, двинулся к валяющемуся у двери сапогу. Правый костыль, которым он лупил Петьку, вдруг с хрустом подломился, и Мишка полетел на пол, больно приложившись лбом об дверное полотно. Снаружи кто-то ломанулся в горницу и еще раз треснул Мишку дверью по лбу.
«Все! Перебор, блин! Лучше уж при дерьмократах».
Начало апреля 1125 года. Нинеина весь
Дорога в Нинеину весь, узкая и извилистая, шла среди высоченных деревьев, и весеннее солнышко сюда почти не заглядывало, поэтому снег, посеревший и ноздреватый, не был покрыт настом, таким опасным для лошадиных ног. Ночью немного подморозило, и Рыжуха легко тащила сани, с шипением перетирающие полозьями многократно подтаявшие и подмерзшие кристаллики льда.
Так уж сложилось, что из всей тягловой скотины, имевшейся на подворье сотника Корнея, именно Рыжуха закрепилась за Мишкой в качестве персонального транспортного средства. Мишка не возражал, ему нравилась поразительная универсальность Рыжухи. Та одинаково послушно и умело ходила и под седлом, и в упряжке, и даже участвовала в цирковых представлениях.
Не меньше универсальности импонировал Мишке и характер кобылы, воспринимавшей все перипетии судьбы с истинно философской невозмутимостью. Казалось, ей абсолютно безразлично: нести на спине жонглирующего горящими факелами циркача или волочь из лесу воз с дровами.
Только два обстоятельства могли вывести Рыжуху из созерцательно-пофигистского состояния. Первым был покойный Чиф, успешно умевший возбудить в любой скотине и жеребячью резвость, и военную дисциплинированность, и панический ужас — смотря что требовалось по ходу дела.
Вторым обстоятельством был прием пищи. По отношению к этому процессу Рыжуха вполне могла бы войти полноправным членом в клуб самых взыскательных гурманов, придирчиво оценивающих не только качество ресторанной кухни, но и сервировку, репертуар оркестра, оформление зала, даже степень благообразности швейцара и шкафоподобия охранников.