должен быть или стать всех умнее, богаче, счастливее», — таков-де постулат «воли к существованию», заложенной в человеке и во всем, что живет и плодится на земле…
Но так ли это? Не клевещет ли автор труда «Мир как воля и представление» на человека и человеческий разум?
Догадка о том, что «другой» — тот же «я», вовсе не столь уж «эзотерична» (доступна одним лишь посвященным), как то полагает Шопенгауэр. Ведь уже древняя индийская мудрость утверждала, что любое существо на земле, живое или мертвое, — «там тван áси» (это ты), твое «другое я»; а Ветхий завет повелевал: «Возлюби реа (другого), как самого себя!» Мы вправе смотреть на эти призывы к борьбе со стародавним варварским обычаем (согласно которому «чужак», представитель иного племени, должен быть обращен в рабство или предан смерти) как на нравственные усилия раннего человечества, стремящегося улучшить мир, установить более справедливые отношения между людьми, племенами, народами. Но Шопенгауэр меньше всего верил в улучшение мира, да и не хотел в него верить: всякий оптимизм, и уж тем более применительно к исторической действительности, был для него «мерзостным оптимизмом»; и это убеждение стояло в прямой связи с его реакционно-политическими взглядами[4].
Полагая, что человек, его поступки и помыслы всецело обусловлены безотчетной «волей к существованию», Шопенгауэр вместе с тем признает его представления о мире и о своем первенствующем положении в нем — пагубной иллюзией. Ибо «на самом деле», как то утверждает философ, «отдельных существ нет», они только обманчивые образы, реющие под «покрывалом Маи», накинутым на мир и на сознание отдельного человека; реально же существует одна лишь животворная Воля, неустанно и слепо творящая жизнь, обрекая ее на страдания.
Этика Шопенгауэра, последнее, венчающее звено его философской системы, и ставит себе задачу: уяснить человеку мнимую реальность его существования, рабскую зависимость его индивидуальной воли и его интеллекта от извечной Воли — начала и первопричины всего сущего, неуемной силы, порождающей жизнь, не справляясь о ценности и назначении ею сотворенного, — чтобы тем самым довести до сознания человека его сопричастность к исконной «вине существования», каковая, по Шопенгауэру, может быть искуплена только смертью. И притом не смертью отдельного лица, а всеобщей смертью, упразднением существования как такового и неразрывно связанного с ним страдания.
Из самой постановки Шопенгауэром этической проблемы видно, что он — вопреки собственному признанию полной детерминированности всех людских поступков и помыслов безраздельно царящей в мире «волей к существованию» — все же признает за человеком способность освобождаться из-под власти первородной метафизической Воли, и притом с помощью все того же интеллекта, в познавательной немощи которого он так настойчиво пытался нас убедить. Здесь концы с концами явно не сходятся. Но как бы то ни было, в двух областях духовной деятельности человека такое освобождение, по Шопенгауэру, возможно, а именно: в