Мы были милы друг с другом. Ради нашего сына. Мы пытались вести себя как зрелые люди и быть вежливыми.
Если бы нас увидели на улице, то подумали бы, что мы пара. Но на самом деле как будто кто-то шел между нами, почти абсурдно держа нас на расстоянии и делая невозможным случайный физический контакт.
И мы шли по улице, как двое бывших любовников.
— Этот город такой красивый, — сказала она, улыбаясь цыганскому очарованию барж и буксиров на Темзе. — Его красота забывается. Почему так? Почему мы забываем? В прошлые выходные мы гуляли здесь с Пэтом. И он это тоже заметил. Многие мальчики его возраста не заметили бы. А он заметил.
Я привык к ее теперешнему облику. Присмотрелся. Это было нетрудно. В свои сорок она была красивой женщиной, и все, что мы потеряли, ушло вдаль и уже практически не могло причинить боли. Да это и не боль была. Скорее, память о боли. Я был счастлив, что нам никогда не придется проходить через это снова.
Кроме того, когда она предложила встретиться, я ожидал чего-то в этом роде. Красота города, о которой забыли. Красота сына, о которой вспомнили. Философ Джина, которая каким-то образом просветилась, работая переводчиком в Токио. Я ждал именно этого. Мыслитель Джина, ахающая над буксирами, баржами и тем, что сказал наш сын.
Может, она даже принесет пару извинений. Почему нет? Это было бы неплохо, подумал я. За годы, потраченные впустую на бесполезных мужчин, бесцельную работу и далекие места со странными названиями. Извинение от ее лица — и от лица всех родителей, таких, как она, — за то время, когда ребенок был для нее далеко не на первом месте. Это было бы действительно здорово, я не шучу.
Но она удивила меня. Теперь у нее это получалось, потому что мы больше не знали друг друга так, как раньше. Не то что в браке, когда ты вплоть до мелочей можешь предвидеть, что будет дальше.
— Мне не нравится, что он принимает эти медикаменты, — заявила она. — Это неправильно — подростку принимать таблетки каждый день до конца жизни.
— Тироксин, — сказал я. И даже засмеялся. — Ты говоришь так, будто он совершил налет на медицинский кабинет. Будто он живет на допинге.
Она нахмурилась.
— Не стоит кипятиться, — проговорила она, недовольно надув губы.
Она делала так раньше? Я не помнил этого движения. Кто-то научил ее этому.
Я сделал вдох. Я могу. Я могу закончить этот разговор, обойдясь без взрыва мозга. Наверное. Мы зрелые люди. Если еще хоть чуть-чуть дозреем, то превратимся в окаменелости.
— Пэт был болен, Джина, — негромко заговорил я. — Как только перешел в старшие классы. Он лежал плашмя целыми днями. Чувствовал смертельную усталость.