– Delirium tremens? – расплылся в улыбке Оливье. – Белая горячка! Ну и глуп же этот местный эскулап! Даже я знаю, что delirium tremens может быть только у пьяницы, допившегося до чертиков!..
Он успел увернуться от летящей в его голову подушки, и та со всего маху обрушилась на вошедшего де Мона.
Но лицо нотариуса осталось непроницаемым. Коснувшись ладонью растрепавшихся седых волос, он протянул подушку Оливье.
– Полагаю, это предназначалось вам?
Тот как-то враз стушевался и ловчее угря выскользнул вон из комнаты.
Де Мон взбил подушку и подсунул ее под спину своей молодой жене.
– Как ваше здоровье, душенька? Надеюсь, вы вполне отдохнули, и action in erotica[68]… ох, простите, action in distans оказало свое благотворное влияние?
Ах, как холодны были его старческие глаза, утонувшие меж морщинистых век! И их презрительное выражение, и эти слова лишь подтвердили то, что смутно подозревала Ангелина: де Мон, с его проницательностью, в два счета разгадал плохую игру дурака доктора и самый смысл спектакля. Почему же он так охотно включился в него? Может быть, он хорошо понимал человеческую природу и полагал, что ежели жена его молода и ненасытна, то удобнее держать ее любовника на виду? Так ли, иначе – все казалось Ангелине равно неприличным и противным. Но чего же другого ждать от человека, который ее купил и теперь не возражал, чтобы жену привязывала к мужу лишь супружеская неверность? Старое, дряхлое ничтожество!
Ангелина не смогла отказать себе в удовольствии высказать все это мужу. И была немало удивлена, что презрение в его глазах обратилось не в ярость, а в вежливое удивление. На мгновение опешив, Ангелина с трудом сообразила, что в опьянении злобы заговорила по-русски. И это доставило ей такую чистую, почти детскую радость, что она, не переходя на французский, обрушила на седую голову де Мона целый ушат самой непристойной русской брани. Притом сама в душе удивлялась, откуда поднабралась таких словесных перлов, среди которых «замороченный блядослов», «потасканный лягушатник» и «драный хрен» были далеко не самыми яркими. Наслушалась, конечно, в деревне, у дворни, потом в госпитале, от раненых, одурманенных болью, которые облегчали ею душу без всякого стеснения.
Ангелина остановилась, чтобы перевести дух, да так и замерла, услышав голос де Мона:
– Гнев ваш мне вполне понятен, однако, поверьте, я его не заслуживаю, дорогая баронесса Корф… Или вы позволите мне звать вас просто Ан-ге-ли-на?..
Она какое-то время тупо смотрела в смеющиеся глаза мужа, прежде чем сообразила, что он тоже говорит по-русски.