Аносов лукаво посмотрел на Швецова, хотел что-то сказать, но тот сурово повел глазом — не мешай, дескать, — и продолжал:
— Однажды повстречал купец на улице кузнеца, подошел к нему и спрашивает: «Кузнец, друг милый, почему ты весь день песни поешь да шутки шутишь, с какой-такой радости?» — «А почему мне не петь? — удивился кузнец. — Спорая работа сердце веселит». Еще сильнее позавидовал купец кузнецу и решил его испытать. «Погоди, увидим, как труд тебя веселит!» сердито подумал толстосум, и хотя жаль ему было свое добро, но взял он из заветного сундучка золотые лобанчики, набил ими туго кошелек да и подбросил в кузницу. Кузнец утречком нашел деньги — глазам не верит! Уселся у наковальни и давай считать да пересчитывать. Прислушался купец, что же делается у соседа? Не стучит больше молот, не поется песня. Тихо, скучно стало в кузне. «Вот так да! Моя взяла!» — обрадовался купец и пошел в кузницу. «Ну, как живешь-поживаешь, соседушка? — спрашивает он. — Что-то песни перестал петь?» Кузнец поднялся, вытащил из-за пазухи кошелек с деньгами, бросил под ноги купцу и говорит: «Забери свое золото! Измаялся я с ним вовсе. Не сплю, не работаю, — всё боюсь, как бы кто не стянул капитал. Нет, хороши только те деньги, что своим честным трудом заработаны, — они и сердце веселят, и жизнь красят…» И кузнец запел свою песню. Под нее и работа загорелась… Ах, Петрович, Петрович, вот тут, в груди, — показал на сердце литейщик, — всегда огонек светится, когда видишь хлебушко, добытый честным трудом!.. — Швецов поднялся и сказал: — А не пора ли нам и на отдых?
Уходить не хотелось. В тишине тонко потрескивали остывающие тигли.
Аносов снял кожаный запон, вымыл руки и вместе с литейщиком вышел из цеха. Ночь стояла лунная, черные тени сосен на Косотуре казались нарисованными на серебристом небе. Горы ушли в голубоватый туман. Ночной воздух бодрил.
— Держись, мы еще посмотрим, кто кого! — улыбнулся Павел Петрович.
На Большой Немецкой улице гуляли клингентальцы. Они с удивлением разглядывали странного русского инженера: порыжелый мундир его был прожжен во многих местах, шел он слегка сутулясь, как ходят мастеровые после тяжелого трудового дня. Петер Каймер с Эльзой торжественно шествовали по дощатому тротуару. Завидя Аносова, они приветливо улыбнулись ему. Показывая на луну, Каймер восторженно сказал:
— О, какой волшебный ночь!
Павел Петрович сильно устал. Он еле добрел домой. Широкий диван манил его к себе. Однако, преодолевая усталость, Аносов уселся за стол и по привычке записал о только что завершенном опыте.