— Ты, батюшка, не мешай! — жалобно проговорил кержак. — У Луши лихоманка — одна из двенадцати дочерей царя Ирода. Старуха разберется, какая из них — ломовая или трепуха, и отчитает ее, выгонит из избы…
— Ерунда! — рассердился Аносов. — Здесь нужен лекарь, а не знахарка!
На его слова выбежала скрюченная, морщинистая, со злыми глазами старуха. Она, как шильцами, обежала глазами всё помещение, три раза плюнула, бросила уголек в один угол, посыпала его золой, кинулась в другой — обронила горсть жита. Часто семеня сухими ножками, она, словно мышь, обежала все четыре угла, раскидав наговорные припасы — соль и хлебушко, затем заглянула в загнеток, снова три раза плюнула, зачерпнула ковшом воду из бадейки, набрала ее в рот и разбрызгала по комнате:
— Аминь, аминь, дорога тебе в голое поле. Аминь, аминь, лиходейка!..
После всего этого, оборотясь к Аносову, бабка прошамкала:
— Теперь, если думаешь повредить ей, беги за лекарем. А меня, старую, не испугаешь: у меня коренья, травы, и вреда никакого я народу не делаю.
— Ты, Акимовна, не трожь, оставь нас одних! — сурово сказал кержак знахарке, и она, ворча, послушалась и ушла из избы…
Павел Петрович, побледневший и взволнованный, вошел в горенку. Там, на высоко взбитых подушках, лежала Луша с полузакрытыми глазами. Лицо ее вытянулось, стало восковым, в нем появилось страдальческое выражение. Около губ легли складки, которые придавали ему суровый вид. Заслышав шаги, больная открыла глаза. Казалось, из глубоких ласковых глаз, как из родничков, брызнуло сияние.
— Петрович! — обрадовалась она и вся потянулась вперед. — Вспомнил меня!
— Здравствуй, Луша! — душевно проговорил Аносов. — Что это с тобой?
— Плохо, но ничего, пройдет. Сборю болезнь! — запекшимися губами еле слышно прошептала она. — Вот ослабела сильно. — Она протянула тонкую, бледную руку и горячими пальцами коснулась его руки. — Спасибо, Пав… Павлуша, — стесняясь, с нескрываемой глубокой любовью сказала она. Сейчас будто и полегчало.
Яркий румянец залил щеки больной. Кончики ее пальцев снова еле коснулись огрубелой от металлов руки Аносова, но это незаметное трепетное прикосновение наполнило юношу большим и светлым счастьем.
— Лушенька, не допускай к себе знахарку! — слегка укоряя, прошептал он.
— Это всё он, батюшка. Тревожится, да и верит старухе, — слабо ответила она.
— Я сейчас за лекарем сбегаю! — предложил он.
— Ой, что ты! Да разве ж мне, девушке, можно лекарю показываться! — с ужасом вскрикнула она. — Стыд какой!
Аносов решил действовать исподволь, промолчал и взял ее маленькую руку в свою. По губам девушки пробежала улыбка: