Дверь открыли неожиданно быстро, безо всяких расспросов. На пороге стояла высокая молодая женщина в тёмном платке и телогрейке поверх белой ночной рубашки. В одной руке она держала маленький топорик, в другой – керосиновую лампу. Стараясь придать своему облику решительный вид, она грозно взглянула на непрошеного гостя, но, увидев насквозь промокшего, измождённого, валящегося с ног беднягу, опустила топор и, прямо у дверей, скинув с себя одной рукой бушлат, протянула его Мишане. Буквально втолкнув его в хату и затушив лампу, женщина вышла во двор. Через некоторое время она вернулась и тут же спросила с порога:
– Собака-то моя где? Убил, что ли?
– Да вы что, не видел я никакой собаки, – возмутился Мишаня.
– Ну ладно, не шуми, потом разберёмся. Лучше раздевайся побыстрее. Гляди, аж посинел уже весь!
Только после этих слов Мишаня ощутил дрожь во всем теле, как будто при лихорадке. Женщина подала ему полотенце, большие брюки галифе и большую белую рубашку от кальсон. Предлагать дважды ей не пришлось: босяк хорошо знал, что к милостям судьбы не следует относиться легкомысленно.
Зайдя за огромную русскую печь, Мишаня скинул с себя мокрую одежду, быстренько обтерся полотенцем и, надев все сухое, вышел из-за печи. Увидев его в таком наряде, женщина прыснула со смеху. Да, вид у блатаря был действительно впечатляющий. Длинная и широкая рубаха чуть ли не до пят и шкары, в которые могли бы поместиться еще несколько человек такой же комплекции, сидели на нём весьма своеобразно. На ходу заправив рубашку в брюки, а штанины подвязав болтавшимися внизу тесёмками, он сел на широкую лавку у стола и стал молча растирать давно отмороженные ступни и ноющие колени.
Женщина успевала что-то говорить, разглядывая уркагана оценивающим бабьим взглядом, и вертелась по хате как юла. Она задернула занавески, ещё раз выглянула во двор и, немного прикрутив фитилек лампы, села напротив босяка. На столе появилась пара соленых огурчиков, граненый стакан и небольшая бутыль с самогоном.
– Чего зенки-то опять вылупил, с луны, что ли, свалился? – улыбаясь, продолжала командовать хозяйка. – Давай-ка тяпни рюмашку-другую да согрейся маленько, а уж потом и поговорим.
Два полных стопоря пришлось опрокинуть Мишане, чтобы его передернуло как следует и он начал потихоньку приходить в себя. Хмель не спеша стал обволакивать его. Он отломил кусочек хлеба, загрыз горькое лекарство хрустящим огурчиком и, подняв голову, произнёс всего одно слово: «Благодарю». Но надо было видеть и слышать, как и с каким выражением во взгляде было произнесено это слово!