День этот начался при полном штиле, без солнца, с низко нависшими над океаном сеющими мелкий дождь облаками, а главное, без грамма какой бы то ни было провизии.
Меньше чем пять часов нормального хода машины отделяло «Юг» от спасительной линии Суэц-Коломбо. Слабо дувший в последние дни ветер совершенно затих еще накануне и сиротливо обвисший, как крыло огромной раненой птицы, парус был убран.
Кое-как шелестевшие в ходу о борта судна небольшие волны дремотно улеглись в это утро под мелким дождем, и вокруг судна воцарилась та тишина, которая присуща разве безмолвию космических просторов.
Благодаря сеющемуся время от времени мелкому дождю на палубе, кроме неподвижно застывших на своих местах вахтенных, не было ни души.
Туго стянув на животах кушаки, команда угрюмо и расслабленно лежала в кубриках на койках и не проявляла уже больше внимания ни к горизонтам, ни к философии.
Быть может, впервые за всю жизнь судна, со дня его эксплуатации в это утро ни на одной кухне не зажгли огня. И кухонная прислуга, и лакеи, и вся администрация судна молча и как бы по уговору вповалку лежали в своих помещениях на койках и были безразличны, казалось, не только к дальнейшей судьбе судна, а даже к своей собственной. Люди молча лежали в койках, не изъявляя желания не только говорить о чем-либо, а даже логично о чем-либо мыслить.
О чем было говорить, о чем мыслить! Самое главное, о чем интересно было бы говорить и о чем неотступно каждому думалось, была, конечно, всякого рода еда, но о ней сотни раз было уже и думано, и говорено, но разговоры эти не только не улучшали положения и настроения людей, а, казалось, еще более кое-кого только расстраивали.
Ни за макаками, ни за птицами ухаживать больше не нужно было. И не успевшие подохнуть макаки, и мангуст, и две судовые кошки были съедены накануне с потрохами, а попугаи и канарейки — даже с костями.
То, что совершенно и окончательно иссякли не столько удовлетворяющие, сколько раздражающие голод микроскопические порции пищи, не только не ухудшило состояния духа команды, а даже как будто улучшило. По крайней мере, люди стали заметно спокойнее и никто не ждал уже с нетерпением тех восьми или двенадцати часов, в которые выдавались в последние дни все более и более уменьшающиеся порции пищи.
Только часам к одиннадцати, когда совершенно прекратился дождь, люди по одному, как больные, стали не выходить, а как будто выползать на палубу. Рассевшись на трюмах или прислонясь где-нибудь к фальшборту, все безразлично смотрели на унылый с осенним мутным оттенком горизонт, но глаза их не искали уже на грани горизонта мачт, трубы или дымка какого-нибудь парохода. Уж сколько раз сотни глаз и днем и ночью искали или спасительных огней, или очертаний какого-нибудь судна, и все напрасно.