Джаны-Бек вскочил, схватился за рукоять ятагана и гневно закричал:
— Как смеет презренный раб и мальчишка прерывать речи старших!
— Это не раб. Это мой сын, Алим, — тихо, но твердо заметил Халиль, глаза его сверкнули, но он тут же прикрыл их тяжелыми веками.
— Все равно! Он слишком молод и глуп, чтобы прерывать посла хана.
— Успокойся, Джаны-Бек. Ты видишь — мы безоружны, а ты хватаешься за ятаган так, как будто перед тобой сотня вооруженных аскеров. Ты прав — мой сын молод, но он не глуп. В этом году он заводит свой казан[22] и я передаю в его владения половину своих земель. А когда я уйду в сады Эдема, он станет хозяином бейлика. Прошу уважать его так, как и меня. И еще скажу: он прав — Дели надо сначала поймать. Целый год мои аскеры следят за ним и ни разу не видели его: он исчезает бесследно… Возможно, кто-то помогает ему, но — кто?
— Хан Менгли-Гирей, да продлит аллах его дни, повелел мне лично расправиться с презренным айдамахом, и я клянусь своей бородой, что не позднее, чем на пятую ночь, посажу его на кол.
— Да будет так! — подтвердил Халиль-бей.
— И еще повелел мудрейший властитель спросить тебя, бей, не застоялись ли твои кони, не разучились ли твои воины скакать по степи семь дней и ночей кряду.
— Хан задумал большой поход? — спросил бей.
— Этого я не могу знать. Но владыке стало известно, что хан Золотой Орды Ахмат собирает поход на руссов, на Москву.
Князь долго молчал, затем поднялся с тахты и, тяжело дыша, произнес:
— Отложим этот разговор до завтра. Мне совсем плохо.
Джаны-Бек вышел.