Девочка замерла. Да так замерла, что все в ней задрожало от счастья и страха: а ну, как такого не услышишь больше! И правда, долго тихо было, а девочка терпела, не шевелясь, ждала. И оно снова заиграло по лесу.
Побежало, побежало, выше, выше! Над лесом пошло, макушки елкам пригибать. И вдруг гуднуло, словно бочку пустую в болоте утопили, – и молчок.
Поднялась Вероника на цыпочки, шею гусиную вытянула туда-сюда: кто же это? Может, и в лесу пало, а может, с реки или с болота…
В деревне ни одной двери, ни одного окошка не отворилось, как не слыхали ничего или дива в том пении для деревенских никакого. А может, почудилось?
В клевере задергался коростель: скрип, скрип, скрип! И ему в ответ певучее чудо лесное – как теплым ветром по овсу. Прищемило девочке сердечко и не отпускает, зовет. И девочка пошла. Дрожит: уж не леший ли заманивает? Хоть плачь, а трусить нельзя.
Звук будто с болота. Загулькало, заклокотало, словно омут вскипел, и опять чистый, нежный зов. Да так сильно раскатило – эхо родилось. И в лесу, и за рекой, и в Сандогоре о колокольню ударилось.
Вероника через поле бегом. Поле и кончилось. Бугор в ромашках. А ромашки, может, и не ромашки – рыжие, как голова у Прасковьи Солнышкиной. За бугром кусты, осока, жижа болотная черная, кувшинки, листья круглые плашмя, какие с копеечку, какие с колесо велосипеда.
Ни птиц особых, чтобы с горлом таким, ни зверей. И тут – шурх-шурх! Обмерла, а это Саша по кустам бредет. В руках у него лыко, что ли?
– Ты слышал?
– Чего?
– Но ведь пело!
Саша штаны поддернул и пошел от гордой девчонки.
– Ты же здесь был. И здесь пело!
– Не знаю… В рожок я играл…
Саша показал «лыко».
– Но рожок – дудочка.
– Вот те раз! – удивился Саша. – Из березы, не разбираешь, что ли?
Надавил пальцем на березовый свиток – получилась башня. Достал из-за пазухи палочку, вставил в маковку башни, подул.
– Саша! Это был ты?! – Девочка всплеснула руками, так, наверное, мать руками всплескивала. – Можно мне?
Саша вынул изо рта пищик (даже не отёр), и она постеснялась стереть. Дунула – ничего.
– Видишь, прорези? Ты пищик глубже в рот бери.
Вероника послушалась, и рожок покорно просипел.
– Поживешь у нас – научишься.
И Вероника забыла о твердом решении просить отца увезти ее из Починка.
Тетка Прасковья вместе с солнышком у окна. Шерсть чешет, кудельку прядет, внукам на зиму носки вяжет. Внуки живут в северных дальних краях. Прозвание у Прасковьи – Солнышкина – за привычку эту у окошка работать спозаранок и за голову разумную и золотую. В молодости рыжий огонь Прасковьиных толстых кос приводил к ее порогу искателей счастья аж из самой Костромы. А она возьми да пожалей Петюню Косенького, сирого и злостного неудачника. Привалило дурню счастье!