И он не подарил рожок.
– Сыграй на прощание! – крикнул ему капитан, когда пароход, гуднув, отвалил от дощатой пристани.
– Сыграй! – стали просить Сашу взрослые. – Чего куксишься? Сыграй!
– Сыграй! – крикнула Вероника.
И это было как предательство. Он ведь для нее только играл. Для одной. Когда они были одни. И ничего ему не оставалось другого, как бежать, и он убежал.
Лазил по чащобам, пока ветви не порвали в клочья голубую, выгоревшую, как незабудка, ситцевую рубашку.
А ведь она приехала-таки, Вероника-то. Лет через пять-шесть. На теплоходе. Этот уже не двое суток до Сандогоры шлепал – шел двенадцать часов. Привезла Прасковье Солнышкиной материалу на платье. Приехала погостить, отдохнуть после экзаменов в институте. Барышня – загляденье. Высокая, да на каблуках еще. Руки нежные, в кистях тонкие, пальцы белые, длинные, а ресницы как пальцы. Махнет раз – ноги пристынут, махнет другой – покатишься без оглядки. А еще – не боялась в глаза смотреть. Знала себе цену.
Саша в поле на тракторе работал. Узнал, что приехала, прибежал. Отмылся, костюм новый надел, сапоги хромовые. Влетел к Прасковье в горницу, да и стоп! Саша ростом не удался. Не то чтоб совсем замухрышка, но война многим пересекла жизнь, а про Ласточкиных и говорить нечего. От малышей меньши́м малышам отрывали. В учении тоже поотстал. Семь классов кончил, а в город не поехал дальше учиться – остался детвору на ноги поднимать.
Глянула красавица на Сашу и заледенела. Поздоровалась, зубов не разжимая. А ждала ведь, у зеркала стояла… Прасковья потом уж сколько слёз пролила: жалко было и Сашу, и Веронику, и себя, старую.
Поздоровались, поговорили, а слова – как из дерева нетесаного. Одно к другому не льнет…
На следующий день Вероника передумала отдыхать в глухой деревушке. Уехала.
А Саша тем же летом женился. Вдову взял, старше себя, с двумя детишками.
На том и кончить бы, но повесть наша не без хвостика.
Еще ведь раз приезжала Вероника в Починок. Лет двенадцать спустя. На самолете прилетела.
От Костромы до Починка на Ан-2 шестнадцать минут всей дороги.
Прошла от аэродрома берегом реки статная, в черном и белом дама. Шла, словно по перрону прогуливалась. До старой ветлы дошла и замерла. Вот ведь чудо! Столько лет минуло, одних государств за то время добрая сотня народилась. По Луне человек хаживал! А ветла все та же. И дом у Прасковьи Солнышкиной тот же. А гнездо Ласточкиных подновляли. Сруб во дворе стоял, куча песка, кирпич. Тут и мальчишечка белоголовый.
– Ты Ласточкин?
Мальчишечка молчит, а другой, постарше, на досках он сидел, оттого тетя и не приметила его сразу, говорит: