– Что ж вам мешает его навестить? – перебила она коротко и сухо.
Я не знал, что на это сказать, и отвечал ей какой-то вздор, прибавив, что я не знаком с семейством.
– То есть со мной? Ну, это неправда… то есть неправда, чтоб это могло вам мешать! – договорила она проворно, заметив свой промах, и отвернулась.
Больше мне с ней не пришлось говорить! Я ждал Бодягина, сам не зная зачем, и, не дождавшись, уехал.
Теперь о впечатлении. Должен прежде всего сказать, что я был обманут в своем ожидании. Я почему-то думал, что ее сразу узнаю, а вышло, что не узнал. Между нами стояло что-то искусственное. Это был след мимолетной встречи, образ, носивший когда-то подлинные ее черты, но я работал над ним впоследствии, переправляя и дополняя так долго и так усердно, что сходство исчезло и на месте живого воспоминания остался какой-то продукт фантазии. Вышла преглупая вещь. Фантазия эта, руководимая последующими догадками, пересоздала ее с головы до ног и превратила в какую-то Борджиа или Бренвилье[19], со всеми милыми свойствами этого рода характера, написанными на лбу en toutes lettres[20]. Нужно ли говорить, что я не нашел ничего подобного. Передо мною теперь, как и прежде, стояла статная молодая женщина с простым и свежим лицом, на котором, в эту минуту по крайней мере, не было ничего трагического… Парадный туалет сбил меня окончательно с толку. «Бодягина! Ну, это совсем не то…» Но не успел я сказать себе это, как что-то знакомое остановило мое внимание: память попала на след; звено за звеном правда реального впечатления воскресла во всей своей полноте, и я узнал ее… Это была несомненно она – Ю. Ш., моя попутчица и любительница хороших сигар. Ее манеры, голос и взгляд, ее светлые волосы и глаза, ее роскошный стан и страстный подъем плечей, затаенная нега телодвижений – все это было знакомо и вместе казалось ново, так ново, как будто я никогда ее не видал.
«Фу! Как чертовски похорошела!» – сказал я себе, и, странно, – сердце забилось, как у влюбленного после двухлетней разлуки. И пульс был, конечно, другой, но механика до того похожа, что я испугался. Я не мог себе дать отчет, что со мной делается. Меня влекло к ней какое-то жадное любопытство. Мне трудно было отвести от нее глаза. И я украдкою вглядывался в ее лицо, стараясь найти в нем если не древний знак, по которому, говорят, можно было узнать иных людей, то, по крайней мере, хоть что-нибудь, какой-нибудь след… Нет, ничего! Ни тени!.. Она сидела передо мною весь вечер, гордая и сияющая. Успех написан был у нее на лице, и, судя по тому, как ее ласкали у Горбичевых, успех, одобренный светом. Чего же еще?.. Она спокойна – значит, ей нечего опасаться.