– Подожди, милый… я сама… сама сниму, – прошептала Таня, решившая что это Вадим.
Но неизвестный не дал ей повернуться, и тут же она почувствовала, как бесцеремонно и грубо в неё вошёл мужчина.
– Нет! Не надо так! – воскликнула Таня и тут она поняла, что это не Вадим. Он не мог с ней так. – Доберман, сука, подонок!
И тут у Тани случился такой бурный, такой мощный оргазм, что она полностью потеряла способность к сопротивлению и тихо сползла на пол. Мужчина, легко удерживая её руками, полностью завладел её телом. Оргазмы волнами накатывали на Таню, накрывая её сознание и погружая разум в море блаженства, где секундами раньше утонула воля, прекратив любые попытки к сопротивлению…
Когда Таня пришла в себя, вокруг никого не было. Она с трудом поднялась с дрожащих коленей на ноги и, сняв с вешалок оба плаща: свой и Фаи, направилась к выходу из гардероба. Всё ещё глубоко дыша и с трудом переводя дух, она протянула плащ Фае.
– Ну, Доберман, сволочь, ты у меня огребёшь, мало не покажется, – сказала Таня, одевшись и помогая подруге встать и надеть плащ. Уже проходя мимо открытых дверей кафе, она увидела Добермана. Он сидел в скрюченной позе: скрестив вытянутые вниз руки и просунув их между колен, так что почти касался подбородком стола. Весь его вид говорил, что он в сильнейшем подпитии. При этом не отрывал взгляда от матери Ольги, которая что-то ему рассказывала.
«Вот, чёрт, так это не он, – поняла Таня, – тогда кто же?»
Она сидела в концлагере с марта сорок второго по сентябрь сорок четвёртого. Когда стало ясно, что зиму она не переживёт, решилась на побег. Они бежали впятером. Она, две француженки: мать с дочерью, немка-антифашистка и полька.
Обоих француженок убили в ночь побега: мать под колючей проволокой – она ползла последней, а дочь в ста метрах от лагеря застрелил пулемётчик с вышки. Две недели женщины втроём пробирались лесами, как говорила немка: «к друзьям и свободе на восточный фронт». И все две недели она пыталась убедить их, что нужно идти, ползти, бежать куда угодно: в Америку, на Луну, обратно в концлагерь, но только не к «друзьям на восточный фронт», но немка и полька смеялись и говорили, что она ошалела от свободы.
Почему она осталась с ними, она не знала. Может быть, потому что в ней что-то знало: одна она точно умрёт, а так всё-таки был шанс. Один из миллиона, но был.
Ночью, когда они перебирались через линию фронта, польке влепили пулю в лоб, а она и немка сумели перебраться. Немку расстреляли через десять минут люди, к которым она так упорно стремилась, после того, как антифашистка произнесла первую фразу на своём родном языке.