– Можете забрать его назад.
– Оставлю вам, а вы подумайте, может, попозже съедите. Ну а вот эти вещи, думаю, вам потребуются для исповеди.
Из сумки он вытащил крест, евангелие, Библию, требник, икону Пресвятой Богородицы, свечи, кадило, даже епитрахиль. Зажег свечу, вышел в коридор и оттуда погасил свет. Камера утонула в темноте, которую нарушал только тонкий язычок пламени свечи. Палач и жертва стояли во мраке. Он взял епитрахиль и сказал мне:
– Отец, возьмите это и все остальное, вы знаете, что следует делать дальше. Я верю, что вы исповедовали много людей.
– Да, но не таких людей и не в таком месте.
– Значит, я не достоин вашего внимания. Вы отказываете мне в моем евангелийском праве. Какой же вы Божий служитель? – заорал он на меня, вытаращив глаза.
– Как раз моя служба Богу не допускает мне сделать это здесь и для вас.
– Значит так, коммунистическая свинья! Ты маскируешь свою подрывную деятельность ложной набожностью! Смеешь отказываться выполнить мое приказание! – разрывался он.
– Я не коммунист, не имею с ними ничего общего. А ваши приказания не могут действовать на мои религиозные убеждения, – отвечал я, глядя ему прямо в глаза.
– Да ты помнишь, с кем говоришь?! – крикнул он, сгреб меня за грудки и треснул о стену.
– Вы можете меня убить, но я от своих убеждений, религиозных и человеческих, не откажусь!
– Если не хочешь по-хорошему, будет по-плохому! Я тебя заставлю!
– Человека нельзя заставить делать то, что он не может.
– Ты как раз это можешь, ты же священнослужитель.
– Я повторяю, я не могу выполнять обряд в этом месте, где все пропахло кровью невинных жертв, и для человека, чьи руки замараны их кровью.
Мои слова вызвали в нем бурю гнева. Он схватил меня за голову и начал лупить о стену. В глазах моих потемнело, только едва виднелось пламя свечи.
– Здесь будет твоя могила, сволочь коммунистическая! – кричал он, избивая меня.
Я упал, а он начал меня топтать. Приподнявшись, я воздел руки и воскликнул:
«Слово твое, Господи, подобно пламени,
Подобно молоту, разбивающему камень.
Взгляни на меня, раба Твоего…»
– И Господь тебе не поможет! – крикнул он, дал мне по зубам и ушел, забрав все, что принес. В дверях добавил:
– Постараюсь сделать так, что больше тебе никого не придется исповедовать! Перед казнью сам себя будешь отпевать!
Послышался звук ключа в замке и шаги, удалявшиеся по коридору. Я лежал на полу, весь в крови. Так я и оставался до утра, когда пришел надзиратель, но не тот, что был раньше, ненавистный Лале, а другой, Загорац, душевный человек, которого мы все любили.